Верная Рука
Шрифт:
— Разница? Объясни, что ты имеешь в виду.
— Я не так глуп, как кажусь, а ты выглядишь умнее, чем есть на самом деле.
— Черт возьми! Ты хочешь, чтобы я опять впал в ярость? Ты не только глупее, чем кажешься, но даже намного глупее, чем был до сих пор. Да, я был прав.
— Well! Рассуждать о глупости с Диком Хаммердалом — последнее дело, это давно известно. А что касается записки, которую должны найти трампы, скажи, пожалуйста, откуда ты ее возьмешь? В прерии бумага, знаешь, не растет.
— Я знаю, что у мистера Шеттерхэнда есть записная книжка.
— Но
— Подумаешь, мне же нужен только один листок.
— Он очень дорожит каждым.
— Но мне-то он даст один.
— Если ты на это надеешься, то ошибаешься — даже исписанные листки здесь, в диких местах, большая ценность.
— Это мне хорошо известно, но мое предложение стоит такой жертвы. Не правда ли, мистер Шеттерхэнд?
— Неплохо было бы сначала узнать у меня, считаю ли я это предложение ценным, — сказал я.
— А разве это не так?
— Нет.
— Вы говорите серьезно?
— Да, предложение не содержит в себе ничего ценного и даже ничего веселого, зато много мальчишеского.
— Мальчишеского? То есть Дик Хаммердал, по-вашему, несет чепуху?
— Иногда за ним это водится.
— А вам не кажется, что это как раз вы рассуждаете по-мальчишески?
— Хм. Выбирайте выражения! Во-первых, мы не знаем точно, сюда ли направились трампы. Они могли ведь задержаться из-за каких-то непредвиденных обстоятельств.
— А во-вторых?
— Во-вторых, они — обыкновенные бродяги, а не какие-то ясновидцы. С чего бы это их осенило, что мы отправились прямо к бонансе? Если бы она действительно здесь была, мы должны были бы скорее обходить ее, чем искать.
— Да, сдается мне, эти ребята вообще не любят утруждать свои мозги. Ну, так надо дать им этот шанс.
— Не знаю, мне не кажется, что затея с запиской себя оправдает.
— Да не в этом дело. Я уже вижу их лица в тот момент, когда они будут ее читать, да так, как будто рядом стою.
— Так что должно быть в этом послании?
— Надо подумать над текстом всем нам вместе. Они должны просто лопнуть от досады, когда прочтут записку!
Он был так воодушевлен своей, разумеется, совершенно мальчишеской идеей, что я не смог сопротивляться этому бешеному напору и в конце концов дал ему листок из записной книжки и карандаш, но от участия в сочинении текста отказался. Тресков и трое вождей последовали моему примеру. К ответственной литературной работе, таким образом, оказались готовыми только двое: сам Хаммердал и его приятель.
Но Холберс, немного помявшись, смущенно выдавил из себя:
— Ты уж сам давай пиши. Признаться, я не мастак по этой части.
— Хм, — пробормотал Хаммердал, тоже вдруг потерявший весь свой кураж, — вообще-то меня этому учили, да, учили, но в этом деле, понимаешь, для меня есть одна загвоздка…
— Что за загвоздка?
— Писать-то я умею, но вот какая штука… — прочитать потом то, что сам написал, никак не могу…
— А другие могут?
— А другие тем более не могут. Вот, понимаешь, где собака-то зарыта! Ну ладно, если джентльмены не хотят вместе со мной сочинять записку, то, может быть, найдется среди них хотя бы один,
После недолгих уговоров Тресков согласился на эту роль.
— Well! — снова воодушевился Хаммердал. — Начинай, Пит!
— Дорогой мой, — сказал Холбер, — я думаю, что с началом ты справишься сам, а как только дойдешь до главного, я тебе, конечно, помогу.
— Ладно, я сочиняю отлично, раз никто, кроме меня, в этом не силен, придется взять все на себя.
Здесь я должен заметить, что под «сочинительством» Дик Хаммердал и Пит Холберс, как и все неграмотные люди, понимали способность писать вообще. Тресков знал об этой их особенности и решил немного подшутить над приятелями.
— Братцы мои, а известно вам, что в таком послании строчки надо рифмовать?
— Рифмовать? — Хаммердал так и застыл на месте с открытым ртом. — Тысяча чертей! Об этом я и не подумал. Значит, рифмовать прямо как стихотворение?
— Само собой!
— Приведите пример!
— Ну, скажем, кровь — любовь, конь — огонь, беседа — с соседом и так далее в этом же роде.
— Не надо продолжать, не надо! Я тоже так умею. Кобыла — забыла, штаны — нужны, шляпа — у папы. Здорово? Да тут ничего сложного вовсе нет. А как у тебя с этим, дорогой Пит? Можешь рифмовать?
— А почему нет? Чтобы такой парень, как я, да не справился с эдакой ерундой! — ответил Пит Холберс.
— Ну-ка, ну-ка, валяй, срифмуй что-нибудь!
— Сейчас… А, вот как: удар — шар, день — тень, шило — мыло, седло и… и…
— К седлу не так-то просто подобрать парочку. Давай переключись на что-нибудь другое.
— Пожалуйста! Рука — мука, вилки — бутылки, старуха — ухо, корова — здорова.
Толстяк заорал:
— Слушай! Если ты будешь сочинять мне про корову, то что это будет за послание?
— Знаешь что: кто предложил сочинять, тот и должен начинать.
— Well! Сейчас я покажу тебе, как это делается.
Толстяк постарался придать своему лицу чрезвычайно озабоченное выражение, наклонил голову набок, как молодой бычок, и стал вышагивать по поляне: то туда, то обратно. Работа началась, но что это была за работа! Мне приходилось видеть, как трудятся лесорубы, рудокопы, корабельные кочегары, я знаю, сколько потов они проливают, но все это детские забавы по сравнению с тем духовным напряжением, которое испытывали Хаммердал и Холберс, складывая попарно слова и строчки. Мы наблюдали за ними молча. Иногда хотелось расхохотаться, но сдерживало то невольное уважение, которое вызывали к себе наши сочинители. Тресков, затеявший весь этот цирк, сам вошел в азарт и иногда подбрасывал какое-нибудь точное словечко в ту словесную кашу, которую замешивали два приятеля. В конце концов примерно через час в судорогах, откашливаниях, поту и дрожи было срифмовано шесть строчек, которые Тресков с торжествующим видом занес на бумагу. Повторить их в точности я не решусь. Представляю тебе, дорогой читатель, немного адаптированный (ибо в натуральном виде он вряд ли был бы принят к печати) мною вариант этого бессмертного сочинения: