Вернейские грачи

Кальма Н.

Марселина отодвинулась. От ее ласковой шутливости не осталось следа.

— Клэр, сейчас ты солдат, который получил боевое задание, — сказала она. — Ты всегда хотела этого, мечтала об этом. Вспомни своего отца. Он говорил: «Ни слова, ни жеста без разрешения командира». Я требую от тебя такой же дисциплины.

Клэр сидела, низко опустив голову, но даже подбородок ее выражал упрямство, твердое намерение поступать по-своему.

— Сейчас нет места для личных чувств и счетов, — продолжала Мать. — Корасон и Этьенн тоже дали слово ничего не

предпринимать в одиночку.

Клэр чуть подняла голову.

— Ты слышишь меня, Клэр? — Мать пристально смотрела на девочку. — Ты обещаешь слушаться?

Клэр тяжело, всей грудью вздохнула.

— Хорошо, Мама, — вымолвила она.

И тихо, с опущенной головой вышла из комнаты.

Через полчаса одна только Мать с Мутоном провожала во дворе «Последнюю надежду». Лолота еще не звонила, грачи еще спали, а гости тоже не подавали признаков жизни. Впрочем, внимательный наблюдатель заметил бы, что одна из ставен во втором этаже чуть-чуть приоткрыта и в узкую, как нож, щель смотрят чьи-то холодные и жадные глаза.

Глаза эти видели, как Корасон сел за руль. Рядом с ним поместился Жюжю, а в кузов грузовика забрались одетые по-дорожному Клэр и Этьенн, который накануне вечером приехал в Гнездо.

Мать посмотрела на небо:

— Будет дождь. Уже сейчас что-то моросит. Возьмите плащи.

— А у нас есть брезент, — откликнулся Корасон. — В случае чего, Клэр и Этьенн смогут закрыться.

Холодные и жадные глаза видели, как Мать поцеловала Клэр и пожала руки мальчикам. Потом «Последняя надежда» немножко пофыркала, словно жеребенок, приготовляющийся к бегу, и выехала из ворот на горное шоссе. Последнее, что видели глаза, была Клэр, которая, улыбаясь, махала Матери косынкой.

Мать оказалась права: не успели отъехать и пяти километров, пошел дождь. Крупные, тяжелые капли посыпались на дно грузовика, быстро пятная все сухое пространство, сливаясь в одно большое пятно. Дорога сразу потемнела, сделалась глянцевитой. Снизу, из долин, начал наплывать туман. Деревья, мох, трава на обочинах — все пило воду, все тяжелело и как-то затихало под серым небом. Машина чуть сбавила ход.

— Ишь, Корасон осторожничает, боится, что занесет на поворотах, — сказал Этьенн.

— Очень правильно. Сейчас дорога скользкая, может и занести, — отозвалась Клэр.

Этьенн засмеялся.

— Какой у тебя нахохленный вид! Настоящая курица!

— Ты тоже хорош: без шапки, в одних сандалиях. Совсем цапля на болоте!

— Цапля?! Ха-ха-ха!

— Придется дать тебе мою косынку. Подвинься, Цапля, только не упади. Дай я тебя повяжу.

С самого отъезда из Гнезда Этьенн и Клэр без умолку хохотали и дурачились. Оба ехали стоя, уцепившись руками за верх кабины, потому что на поворотах и виражах машину кренило то в одну, то в другую сторону и кузов подбрасывало. Тогда их тоже подбрасывало, сталкивало, как крокетные шары, они ударялись плечами и, смущенные, принимались смеяться еще сильнее.

Дождь лил все шибче, дальние горы совсем закрыло, и по обочинам запрыгали

пенистые мутные ручьи, похожие на кудлатых барашков.

Машина остановилась. Послышался тоненький голос Жюжю, он о чем-то спрашивал. Корасон вылез из кабины и подошел к борту, на ходу натягивая куртку.

— Мокнете? Вот чудаки, чего же вы не сядете и не накроетесь брезентом? Брезент здесь в ящике. Клэр знает. — Он не смотрел ни на Клэр, ни на друга.

Жюжю не вытерпел и тоже выскочил из кабины.

— Ух, какой дождь! — закричал он. — Вот это так дождь! Клэр, давай меняться местами. Иди в кабину, а я полезу в кузов.

Этьенн внезапно сильно покраснел.

— Вот еще, чтобы ты потом простудился и Мать бранила меня за тебя! Нет, оставайся уж там, где сидишь, — сказала Клэр.

— Да вовсе я не простужусь! Что я, сахарный, что ли, растаю от дождя? — настаивал изо всех сил Жюжю.

Он уже поднял ногу, чтобы влезть в кузов, но Корасон крепко схватил его за рукав и повлек к кабине… Захлопнулась дверца, но и сквозь стекло было слышно, как отбивался и вопил Жюжю. Машина снова тронулась, урча на подъемах. Этьенн искоса взглянул на Клэр: у нее уже начинало капать с волос, и лицо было все мокрое, точно она сильно плакала.

— Может, правда, вытащим брезент? — нерешительно сказал он.

— Давай.

Они открыли ящик, в котором Корасон всегда возил автомобильный инструмент, запасные камеры и разное нужное тряпье, и вытащили заскорузлый, негнущийся брезентовый чехол.

— Ух, совсем пробензинился и промаслился, — сказала Клэр.

— Ничего, зато промокать не будет.

Этьенн подтащил ящик к спинке кабины.

— Садись, я тебе сделаю сейчас настоящую палатку, — сказал он.

— А ты?

— Я постою. Ничего мне не будет!

— Нет, я так не хочу, — решительно сказала Клэр. — Если ты не сядешь, я тоже не сяду.

— Ладно, сажусь.

Этьенн осторожно опустился на ящик и натянул брезент. Сначала скрылась из глаз то быстрее, то медленнее убегающая назад дорога, потом кланяющиеся деревья по обеим сторонам, потом вообще скрылся весь белый свет. Стало совсем темно. Зато громче завыл мотор, и дождь настойчиво застучал по брезенту. Но от этого сделалось только особенно уютно.

Им больше не хотелось ни смеяться, ни острить. Они сидели очень близко, тепло дыша друг на друга, и на руки мальчика падали теплые капли с плеч и волос девочки.

— Я так испугался сейчас, — сказал очень тихо Этьенн.

— Испугался? Ты?!

— Ну да! Я испугался, что ты перейдешь в кабину.

— Глупый какой! Что ж ты обо мне думал?

— Я думал, тебе все равно.

— Мне не все равно. Ты же знаешь.

Машину опять сильно тряхнуло на повороте.

— Какая у тебя рука, — сказал Этьенн.

— Какая?

— Маленькая, теплая, точно воробушка держишь. И косточки, как у воробушка: остренькие, маленькие…

— А у тебя сильные руки, — сказала Клэр. — Я помню, как ты при мне свою маму поднял.