Верни меня к жизни, волк

— Ты зайдешь ко мне домой? — взволнованно попросила я, когда парень бережно подхватил меня на руки.

На мгновение я оказалась прижата к широкой груди. Сладкий и терпкий аромат мужчины окружил меня, горячей волной вырвавшись из-под рубашки, и я застыла, потрясенная силой его воздействия.

В одно мгновение я перестала быть собой, превратилась в чистое желание. И эта потребность, этот невыносимый голод смели все мои принципы и устои. Исчезло родительское воспитание, отступили скромность

Наши лица на секунду оказались так близко, что у меня зачесались руки прикоснуться к светлым волосам, очертить кончиками пальцев гладкие скулы и мягкие губы…

Сердце заныло, забилось в два раза быстрей, волна огня ударила в лицо. И Кристав замер, буквально окаменел, словно физически ощутил мою реакцию.

Шокированная и пристыженная, я опустила глаза, но успела заметить сбившееся дыхание парня.

— Так ты зайдешь или нет? — поторопила с ответом я, пытаясь хоть чем-то отвлечь нас от образовавшегося сильнейшего притяжения.

— Мне придется, — ответил он шепотом с хрипотцой, аккуратно усаживая в кресло, но не спеша убрать руки. — Он мог подослать кого-то и сюда.

Упоминание о нападении мужчины со смоляными волосами вернуло меня на землю, взгляд невольно заскользил вокруг в поиске врага.

— Пока здесь никого нет, — уведомил Крис, плавно толкая коляску к дому.

— Откуда ты знаешь? — пробормотала я, вглядываясь в окружающую черноту, подсвеченную фонарем только на аллее.

— Знаю и все, — не стал вдаваться в подробности парень.

Дом с приходом Криса преобразился и наполнился светом. Я почти не могла дышать, находясь в состоянии потрясения и невероятного оживления, хотя не могло быть этому ни оснований, ни объяснений.

Яне должнабыла увлекаться красивым спасителем, наверняка не испытывающим того же к калеке. Но невозможно было добровольно отказаться от этой сладкой пытки, сжимающей сердце и ускоряющей его неровный ритм.

— Что будет, если монстр придет сюда? — спросила я, мужественно переключаясь с откровенного разглядывания белокурого гостя на насущные вопросы.

Криставиан обошел кухонный стол, создавая барьер между нами, как будто тоже боролся с притяжением, и ему удавалось это с большим трудом.

Я ненавидела метры, разделившие нас, но в то же время хоть немного смогла перевести дыхание.

— Я сделаю все возможное, чтобы защитить тебя.

— Хватит, Флоранс, ты уезжаешь в Велминтон к отцу!

— Ни за что! — Я не представляла, как смогу покинуть Бепре — город, в котором родилась и выросла, знаю и люблю каждую улочку.

Пусть я и потеряла после аварии всех своих друзей, это не значило, что в новом месте сложится лучше.

— Нет, мама, я все решила: я останусь здесь, не хочу даже слышать об отъезде.

— Детка, я не могу нормально о тебе позаботиться, — смягчилась Шарлетт, выглядя невыносимо сочувствующей, а я терпеть не могла, когда меня жалеют. — Слишком

— Я сама могу о себе позаботиться, — оборвала я, обиженно толкая инвалидную коляску к дому; мама помогла лишь вкатить ее по шаткому пандусу, временно собранному из нескольких широких досок. — Сделаешь бетонный скат, и я смогу даже в магазин выбираться.

— Нет, это категорически исключено, — сердито хлопнула мать входной дверью, помогая мне снять утепленную куртку, и свое пальто тоже вешая на крючок.

Я грустно улыбнулась, насколько это было возможно с моим новым лицом, когда она покатила мою коляску из прихожей в гостиную.

— Спасибо, я справлюсь, — с сарказмом процедила я, руками нажав на тормоза, чтобы Шарлетт прекратила делать все за меня, словно я беспомощный младенец. Даже если я больше не могу ходить, с руками-то у меня в порядке, по крайней мере! И с чувством собственного достоинства.

Я указала в сторону плиты, на которой стояла сковорода с приготовленными творожными пончиками — сделанными моими руками самостоятельно! Не очень удобно перемешивать и резать на коленях, но с тех пор, как Шарлетт освободила верхние кухонные полки, разложив все необходимое на расстоянии вытянутой руки, готовить стало намного проще. И я настаивала на том, что обойдусь без няньки.

— Если я уеду, мне будет даже сложнее приспособиться. У отца еще меньше времени на меня, и я совсем не знаю город, так что не смогу полноценно себя обслуживать, по крайней мере, несколько недель.

— Милая, — перебила мама, игнорируя все мои возражения, словно ей было плевать на мои чувства, а только хотелось добиться своего, — Аврона найдет средства, чтобы нанять для тебя помощницу и…

— Еще чего! Нет, никаких сиделок, — развернувшись, попыталась я убраться подальше от очередного нарастающего скандала, но где спрятаться в маленьком доме? — Здесь я чувствую себя гораздо комфортнее, потому что все знаю. Я уже наловчилась готовить… и остальное освою. Если перееду в Велминтон, папа навяжет мне и домработницу, и лечение — а ты знаешь, как я этого не хочу!

Ощутив предательскую влагу, и я изо всех сил сморгнула ее прочь из глаз, не желая показать слабость, а то мама решит, что дело в шляпе, и усилит давление.

Шарлетт устало упала на стул, качая головой в смятении и пряча собственные слезы — знала, как я ненавижу ее жалость. И раскаяние, будто бы она в чем-то виновата, и эту ужасную обреченность, словно она смотрит на меня как на живой труп — на дочь, у которой нет теперь будущего.

Но лучше уж Шарлетт, к которой я хотя бы привыкла, чем «гипотетический Аврон», которого я вовсе не знала, видела лишь несколько раз за всю жизнь. Они с Фелиной приезжали в больницу, в которой я лежала долгие несколько месяцев, и в реабилитационный центр, предлагая помощь, и в дом Шарлетт, но я так и не вспомнила лицо отца, как ни старалась. Он стал чужим человеком.