Вернись в завтра
Шрифт:
— Не-е, точно свихнулась баба! Ты ж глянь наружу! Снег по колено, мороз стоит очертенный! До весны еще сколько, ни оттепели, ни капели нет! Как могла крыша прохудиться? — окончательно проснулся Петрович.
— Откуда знаю? Говорю текет! Зачем мне брехать! Пойди глянь. Все ж мужик, скорей допрешь, чего там продырявилось?
— У тебя бак с водой имеется наверху? Ну, из какого в батареи отопления вода идет?
— Понятное дело! Как без него!
— Вот он и поржавел, прохудился. Все стареет от возрасту!
— Так подчини его.
— Я не
— Ну, сходи глянь и сделай! — командовала баба упрямо.
— Не мое это дело. Зови сантехника. Тут специалист нужен. Он враз разберется, что к чему? Может сварка понадобится. Я в том не волоку. Но в любом случае придется слить из бака воду. Сырой его никто варить не станет. Придется на время отопление в доме отключить, вырубить котел.
— А как дышать в избе стану?
— Уж тут и не ведаю. Ну, коль вовсе до горла мороз достанет, у нас перебудь, покуда в твоей хате наладится, — предложил, сморщившись, как от зубной боли.
— Сдался ты мне старый лишай, корпеть с тобой в одном углу с заморышем! Да разве ты мужик, что со сраным баком не сладишь? Эх-х, Петрович! Кила у тебя в яйцах! Совсем скис!
— Тож мне, молодка выискалася! Поглянь на себя в зеркало, кляча водовозная! Тож мне, гвардеец с хварьей, ржавый мушкет, сатана в юбке! Завалилась, раскрыв варежку, сама не ведает што надо, а всех всколготила, гнилая кадушка…
— Что? Это ты про меня тарахтишь? — подскочила баба к Петровичу, схватила за ухо и, крутнув его так, что мужик взвыл, потребовала:
— А ну, повтори, кастрированный хорек, кто я есть!
— Степановна, отпусти!
— Ну, то-то! В другой раз ухи вырву и в жопу тебе вставлю!
— Еще чево вздумала? Приперлась с утра не срамши и фулиганить вознамерилась. Я што, должник иль полюбовник твой? Чево хватаешься не за свое, раскомандовалась, транда ослиная! Отваливай за сантехником, а меня не дергай. Всю жисть тибя не ведал и боле зреть не хочу!
— А и ты мне до задницы! Ну единое прошу, иди глянь, что там у меня текет? — попросила баба, сбавив тон.
Василий Петрович, глянув на Степановну, понял, та не уйдет без него и, досадливо поморщившись, сказал соседке:
— Ты, ворочайся в избу, а я за Михалычем схожу. Вместе с им быстрее сообразим, кого чем заткнуть.
Вскоре они пришли к Степановне. Баба вытирала с пола лужу воды, набежавшей сверху.
— Покажь, как на чердак зайти, — потребовал Василий Петрович и следом за соседкой полез вверх по скрипучей лестнице. Следом за ним на чердак вошел и Андрей Михайлович. Едва глянув, поняли, потекла батарея. Из нее уже ни капало, а лило.
— Вишь, галоша рваная, где в твоей жопе порвалось? Опускайся вниз. Мы теперь котел погасим, сольем воду и снимем энту хреновину. На кой тибе радиатор на чердаке, обойдёшься без него! Зато и лить на голову станет некому.
Через пару часов мужики сняли радиатор, и Михайлович принес от себя новую батарею, какую привез со стройки
— С мужика хоть бутылку содрал бы, тут и вовсе на халяву отдаю. От себя отрываю с кровью. Эх, бабы, всю жизнь до самой старости нас, мужиков, дурют!
— Чего? Ты про что трандишь, жеваный катях? — показалась в чердачной двери Степановна.
— Свой радиатор тебе ставлю, новехонький. А что ты за него мне поставишь? — оглянулся Михалыч на соседку.
— Чего скажешь, что захочешь!
— А я много чего хочу. Да толку что? Все впустую, одно сам не возьму, другое ты не дашь! — глянул на бабу озорно.
— Ты не робей, козлик! Скажи, может, и столкуемся ближе к ночи.
Петрович, заслышав такое, закашлялся, почувствовал себя третьим лишним при этом торге и едва не уронил радиатор, какой в то время крепил Андрей.
— Держи крепче! — услышал тут же сердитое.
— А что за Роза у тебя появилась, сродственница иль хто? — прищурился Петрович, глянув на Степановну.
— Эта подруга с юности. Еще девками с ней дружили. Сейчас она поехала детей навестить. Три года но виделись. Уж двое внуков появились за те годы.
— А я то думал, она твоя дочка, размечтался закадрить, — вздохнул Петрович.
— Розу! Уморил индюк сопливый! Роза — гром баба! Куда тебе до нее?
— Да уж конечно, бабка с внуками живя в одном городе, годами у их не бывает. Хвост ей некому прищемить!
— Полудурок! Она с Израиля в гости приехала к своим. Уж пять лет там живет. Знаешь, какая баба? Бочка с порохом! Любому башку и все другое голыми зубами откусит! Мы с ней вчера кутили. Повела подруга в кабак, потом на концерт поп-музыки.
— Чево? Какой музыки? — округлились глаза Петровича.
— Поп-музыки!
Человек покраснел от смущенья:
— Это ж надо до чего додумались нонешние негодяи, жопами играть наловчились. В наше время за такое в Колыму сажали на много годов. Теперь цельные концерты дают и не совестно людям так хлеб зарабатывать?
— Я тоже слыхал, что одного умельца упекли в Магадан на двадцать пять годов за то, что государственный гимн целиком выпердывал без передыху. Назвали это преступленьем, осмеянием символики и гордости государства! А на зоне, он в бараке, на бис пердел целыми ночами. И чтоб не прерывал свои концерты, кормили его от пуза и зэки, и бабкари, даже главный «бугор», начальник зоны приходил послушать эти выступленья и хохотал до мокроты в портках.
— Да вы что, мужики? Я про другое! Поп-музыка — это популярная в народе музыка, какую любят все, и у нас, и в Израиле. Ну я не знала ее. На концерты не ходила, мне и телевизор смотреть некогда. Прихожу с работы, враз дела наваливаются. Я впрягаюсь в лямку и до самой ночи «пашу» как проклятая. А Роза нет, она в себе женщину уважает, потому в Израиль уехала. Там баб, как кобыл, не запрягают. Их любят и берегут. Они не слышат грубых слов и живут без комплексов.