Верните маму
Шрифт:
— Она не бессовестная. Это не для нее. Знаете, тут что? — стукнула карандашом по бумаге. — Зойкин выпускной вечер.
Девушка в прямом платье, в платье с воланами, с тюльпаном на груди. Анна Даниловна бережно перекладывала плотные листы.
— Пусть Зойка выберет, что нравится. А вот это я сделала для Веры, а это — Люсе.
— За что ей, свиристелке? — сказала Анна Даниловна беззлобно. — Это она за тем и прилетала? То-то уж больно с тобой шепталась.
Зойка, увидав готовые эскизы, захлопала в ладоши, а через несколько
— Как по щучьему велению, — отметила Анна Даниловна.
— Ах, вот это! Вот мое!
— Чур мое!
— Осторожно!
— Галина Сергеевна, чур я первая! — Люся выхватила листок и встала перед Галиной Сергеевной. — Вот это мое.
— Нет, Люся, это как раз не твое.
— Галина Сергеевна! Я умру. Это моя мечта — тафта в широкую полосу.
— Тебе не пойдет.
— Пойдет. Я умоляю! — она стала опускаться на колени.
— Я думаю, это платье мое, — сказала Вера спокойно. — Правда, Галина Сергеевна?
— Правда.
— Я не переживу! — закричала Люся притворно и повалилась на пол.
Все начали убеждать ее, что полной девушке поперечные полосы не идут — подчеркивают полноту.
— Да разве я полная? Господи! Ну где, ну где? — защищалась Люся, но наконец сдалась. Зойка колебалась между двумя фасонами:
— Я взяла бы этот, но у меня длинноваты руки.
— У тебя? — пожала плечами Вера. — А что же мне говорить?
— Но ты вообще высокая.
Девушки уверяли, что руки как руки, прекрасные руки, все это Зойка выдумала, но она сказала:
— Я знаю.
Галина Сергеевна предложила немного изменить рукав, я выбор был сделан.
В субботний вечер спальня Дмитриевых превратилась в пошивочную мастерскую. Молоденькая мастерица Тоня, которую Галина Сергеевна пригласила с работы, обмеривала, раскраивала и отдавала на сметку девушкам. Зойка и Вера уже заканчивали работу, а Люся все разговаривала, шептала что-то на ухо Тоне, наметка у нее расходилась, потому что, как она объясняла, «им-то хорошо, а у меня материя — гипюр, одни дырочки».
— Да ты языком-то меньше старайся, руками больше, — заметила Анна Даниловна.
— Да что вы, бабушка, тогда совсем ничего не получится, они у меня только вместе и работают. Такая система.
На примерке посыпались возгласы, советы, на которые застенчивая Тоня молча улыбалась, а Галина Сергеевна сказала серьезно:
— Не мешайте мастеру работать.
Девушки притихли. Проворные руки портнихи слегка ощупывали фигуру, убирали лишнюю ткань, накалывая булавки. Поворот, еще поворот и… поправить уже больше нечего. Только Люся вертелась, заглядывала в зеркало через плечо, и Тоня говорила тихим голосом:
— Стойте, пожалуйста, ровнее.
Вырез Люся просила сделать поглубже и тайком от Галины Сергеевны делала портнихе знаки глазами.
— Это изменит модель, нарушит гармонию.
— Да какую гармонию! Сделай родненькая, ну что тебе, жалко? Да
Галина Сергеевна согласилась, наконец, углубить немножко вырез:
— Вот до этой родинки, — показала Тоне.
— Действительно! — закричала Люся. — У меня же родинка на плече. И вы хотели скрыть единственное украшение бедной девушки!
В день выпускного бала Галина Сергеевна пришла с работы пораньше. Дома тихо, одна Анна Даниловна.
— А Зоя?
— В парикмахерской. Все трое улетели.
— И Зоя?
— А то как же? Тебе, говорю, Зоенька, не надо. Испортят только. «Ах, что вы, бабушка. — Это Люся. — У нас там свой мастер!» Видала? Уже и мастер.
Поговорили о том, что как бы хорошо с косой. Белое платье и коса ниже пояса — загляденье. Но ничего не поделаешь.
Девушки прибежали румяные, взволнованные и, не дав опомниться Галине Сергеевне и бабушке, бросились к зеркалу.
— Батюшки, батюшки! — только восклицала бабушка. — И не узнаешь, кто тут где.
Девушки стали выходить по одной и прохаживаться, как манекенщицы.
— Вот Верочка-то хороша, — говорила Анна Даниловна, — зря ничего не навертела.
И действительно, блестящие темные волосы, слегка завитые на висках, опускались ниже ушей и широким, подвернутым внутрь валиком прикрывали половину шеи.
Зойка, с косой, взбитой и уложенной на темени какими-то хитрыми витками, казалась взрослее и выше ростом.
— Хорошо, Зоенька, и тебе, — одобрила бабушка, а про себя подумала: «Спасибо, что не отмахнула. Вот бы стриженная заявилась».
Люся оттеснила Зойку и чинно повертела вправо-влево своей начесанной, с нарочитой небрежностью головой.
— Ну, как причесалась?
— А разве причесалась? — сказала бабушка. — Похоже, что две недели не чесалась.
— Да ну вас!
Зойка на тонких каблучках прошлась не очень уверенно — без привычки.
Люся заметила:
— То-то, паиньки. Досиделись. Вот я — два года тренировалась, — она постучала шпилечками об пол. — А между прочим, граждане, каблуки придумала маркиза Помпадур. Какая женщина! Колоссальная! Подарила всему миру каблуки. А говорят еще, личность не делает истории. Я с этим тоже не согласна.
У Зойки защемило в груди. Димка говорил когда-то о личности в истории. Сейчас Люся сказала «я тоже», значит, она именно его имела в виду. Если бы он был сегодня на вечере. Ведь все-все будут, все мальчишки, которые, правда, хорошие мальчишки, пусть будут, но могли бы и не быть. И только Димки не будет. Почему это так получается? Зойка взяла свое белое платье. По прозрачному капрону разбегались тонкие мохнатые веточки, как морозный узор по стеклу. Оно слегка топорщилось внизу, в воланах и упруго ими покачивало. От этого невольно хотелось стоять прямо, приподняв чуть-чуть подбородок.