Верните женщинам гаремы
Шрифт:
— Мне хотелось бы подарить вам незабываемые впечатления, — отчеканил я, нажимая на слово «незабываемые».
— Так чем вы все-таки занимаетесь? — снова спросила она, едва мы оказались за столиком.
— Зачем вам это? Я же сказал: вакансия супруги занята. Какая разница, задушит вас миллионер или бедствующий пролетарий умственного труда, затащивший вас сюда на последние копейки?
— Мне нужно!
Лицо ее внезапно приняло беспощадное выражение. Она начинала меня не на шутку сердить.
—
Она даже не стала настаивать:
— А обо мне вам ничего не хотелось бы узнать?
— О вас? Ни капельки!
— Но почему?!
— Разве вы не знаете, что как личность вы меня совершенно не интересуете? Только как объект моих сексуальных устремлений! Я же предупредил вас, что являюсь совершенно нормальным маньяком — все человеческое мне абсолютно чуждо!
— Вы сумасшедший?
— Она еще и оскорбляет! Разве я называю вас сумасшедшей лишь потому, что вы поперлись в ресторан с незнакомым мужчиной? Просто я устроен не так, как другие, и прошу к этому относиться с уважением. Но я никогда (слышите, никогда!) не убиваю женщин против их воли! Если дама искренне хочет быть убитой, тогда я, так и быть, готов сделать ей приятное. Чего вы от меня хотите?
— Я тебя просто хочу…
Она соскользнула под стол и, как ножом, распахнула молнию моих брюк.
— Эй ты, бешеная Моника! — крикнул я, отпрянув всем телом. — Я благородный маньяк, а не нарушитель общественного порядка, вроде американского президента. Если хочешь, чтобы я тебя прирезал — всегда пожалуйста. Но заниматься оральным сексом в общественном месте — не мой профиль!
Ада вынырнула из-под стола с тем совершенно бесстыдным выражением на лице, которое бывает только у интеллигентных женщин.
— Я не могу жить без твоего вкуса! — заявила она.
— Так уж и не можешь! Ты едва успела попробовать.
— Поверь настоящей ценительнице.
— Не верю!
— Почему ты не хочешь?
— Это не совсем мое.
— Многие мужчины об этом только мечтают.
— Возможно. По-своему, у меня тоже очень богатая сексуальная жизнь. Если бы я написал мемуары — обыватель визжал бы от восторга.
— Я не хочу верить, что такой интересный мужчина, как ты, всю жизнь будет только потрошителем.
— Ты преувеличиваешь — это занимает в моей жизни не так уж много места. Добывание денег — куда больше.
Вдруг она уставилась на меня с совершенно наглым видом собственного превосходства, как ведьма, которая наконец-то нашла заклинание против безупречного рыцаря:
— Ты сказал, что можешь заменить кого угодно!
Я действительно это сказал. Наглая девка улыбалась, облизывая губы огненным языком.
— Что тебе от меня
Язык ее скользнул по стоявшему рядом высокому стакану, прошелся по его стволу сверху донизу, вознесся к венцу и погрузился в искрящуюся жидкость.
— Как жаль, что это только сок, — вздохнула она. — Я хочу тебя здесь и сейчас, и мы оба знаем как.
Она стекла под стол, как тягучая струя. Сквозь ткань брюк я ощущал, как впиваются в мои бедра ее хищно отточенные когти. Язык ее извивался так, что член казался погруженным в медленно вращающуюся центрифугу с медом. Она сосала, лизала, сжимала его в объятиях губ, рассыпаясь радугой движений, для которых пока еще не придумали даже неприличных слов. Через мгновение я уже взорвался, как вулкан, а она билась в лихорадке неправдоподобного оргазма. На нас даже не успели обратить внимания.
Да и мало ли что может искать под ресторанным столиком красивая молодая женщина, у которой вечно что-то падает — мало ли что она может искать там, где среди вывалившихся внутренностей сумочки ей и случается порой найти свое подлинное сучье счастье — найти благодаря мне, добрейшему из всех известных природе маньяков.
Театр російської драми
Я сидів за кермом, вдивляючись у пітьму. Нарешті двері театру відчинились, і з них виринула постать у довгому розстебнутому плащі. Вже здалеку я почув цокання підборів по мокрому асфальту. Ось звук став ближчим: я вже розрізняв риси її обличчя, коли вона минала ліхтар. Потім знову зникла в тіні будинку і за мить сиділа поруч, обдаючи мене вуличною вологою і духом мокрого листя.
— Навіщо, скажіть, оця таємничість? Змушуєте мене пройти під дощем піввулиці, коли б могли під'їхати до самого входу.
— Це не таємничість. Це обережність.
— Мені не дуже подобаються обережні чоловіки.
Я промовчав, даючи їй розгледіти мій арійський профіль, і відповів:
— А мені подобаються німецькі аси часів Другої світової. Ніхто не збив літаків більше за них. Але ніхто й не берігся так, як вони. Вони вміли за мить вийти з бою і втекти проти сонця, засліплюючи переслідувачів. Навіщо вам зайві балачки? Якби я під'їхав до входу, нас побачили б з вікна.
Вона мовчала. Я лише бачив, як блищать її очі — гаряче, мов чорні вуглини. Увімкнув запалювання, додав газу і, звернувши на безлюдний бульвар, помчав угору.
Вона ніколи б не сиділа поруч, якби на презентації фірми її чоловіка (і, мабуть, її самої — бо вона там була найгарнішою) я не запитав свого друга:
— Чи можна з нею мати справу?
— Не знаю, тільки одного разу вона мене поцілувала.
— Як саме?
— На прощання. Але так, ніби хотіла зустрітися.