Верноподданный (Империя - 1)
Шрифт:
– Партизаны!
– кричал он, и из его морщинистого беззубого рта бежала слюна.
– Ох, и бандиты же были! Вот, господа, убедитесь, до сих пор у меня этот палец, как деревянный. Партизан укусил. Только за то, что я хотел слегка полоснуть его саблей по горлу. Этакая свинья!
Кюнхен по очереди показал всем сидящим за столом знаменитый палец; посыпались возгласы изумления. Дидериха, правда, несмотря на восторженные чувства, мороз подрал по коже, он невольно вообразил себя на месте французского партизана: вот маленький свирепый старикашка уперся ему коленом в грудь и приставляет клинок к горлу. Дидериху пришлось
За столом, когда он вернулся, майор и учитель Кюнхен, стараясь перекричать друг друга, описывали какой-то жаркий бой. Никто ничего не мог понять. Но фальцет Кюнхена, прорываясь сквозь рев майора, становился все пронзительнее, пока, наконец, майор волей-неволей не умолк, и тогда старикашка уже без помех пошел и пошел отливать пули.
– Э, нет, старый друг, вы человек дотошный. Если уж вы катитесь с лестницы, то все ступеньки до единой пересчитаете. А поджег-то дом, в котором засели партизаны, не кто другой, как Кюнхен, тут и разговора быть не может. Я прибег к военной хитрости и прикинулся мертвым, а эти ослы поверили. Но когда вдруг поднялось пламя, защита отечества вылетела у них из головы и уж только одно осталось - как бы вырваться, соофгипё*, и ничего больше. Видели бы вы, что тут наши творили. Подстреливали их, как только они появлялись на стене и начинали спускаться! Ну и скачки же они делали. Кроликам под стать!
______________
* Искаженное sauve qui peut (фр.) - спасайся кто может.
Кюнхену пришлось прервать свою вольную импровизацию, он пронзительно захихикал. Ему ответил громовой гогот застольной компании. Наконец Кюнхен возобновил рассказ:
– Эти продувные бестии и нас научили коварству. А их женщины! Таких фурий, как француженки, свет не видывал. Кипяток лили нам на головы. Ну, подобает это дамам, я вас спрашиваю? Когда все запылало, они стали бросать детей в окна и еще, видите ли, хотели, чтобы мы ловили их. Умно придумали. Мы и ловили этих выродков, да только на штыки. А потом и дам таким же манером.
– Кюнхен согнул изувеченные подагрой пальцы так, словно охватывал ими приклад ружья, и поднял глаза кверху, будто собираясь кого-то поддеть на штык. Стекла его очков поблескивали, он продолжал вдохновенно врать.
– Под конец, - пищал он, - какая-то толстая-претолстая баба хотела пролезть через окно, но как ни ловчилась, ничего не выходило. Тогда она попыталась вылезть задом наперед. Только она, милочка, не приняла в расчет Кюнхена. Я, не будь ленив, вскакиваю на плечи двух солдат и ну щекотать штыком ее толстую французскую...
Шумные хлопки, хохот заглушили последние слова. Кюнхен смог только выкрикнуть:
– В день Седана я всегда рассказываю эту историю своему классу, конечно в благопристойных выражениях. Пусть молодежь знает, какими героями были их отцы.
Все сошлись на том, что подобные рассказы могут только укрепить националистический образ мыслей у молодого поколения, и один за другим потянулись чокаться с Кюнхеном. От восторга они так вошли в раж, что никто не заметил, как к столу подошел новый посетитель. Ядассон неожиданно увидел скромного господина в сером пальто a la Гогенцоллерн и покровительственно кивнул ему.
– Смелей, смелей, господин Нотгрошен, присаживайтесь.
Дидерих, весь еще во власти возвышенных чувств, напустился на него:
– Кто вы такой?
Незнакомец
– Нотгрошен, редактор "Нетцигского листка".
– Кандидат в голодающие, стало быть?
– сказал Дидерих и сверкнул очами.
– Неудачливые гимназисты, голодранцы с аттестатами, опасная братия?
Все рассмеялись; редактор смиренно улыбнулся.
– Его величество заклеймил вас, - сказал Дидерих.
– А в общем, садитесь.
Он даже налил ему шампанского, и Нотгрошен, благодарно склонясь, выпил. Трезвый и смущенный, он оглядывал компанию, раззадоренную и взвинченную выпитым вином, а многочисленные пустые бутылки, стоявшие на полу, свидетельствовали, что выпито немало. О редакторе тут же забыли. Он терпеливо ждал, пока кто-то не осведомился, как он попал сюда среди ночи, точно с неба свалился.
– А кто же выпустит газету?
– ответил Нотгрошен с той важностью, с какой обычно говорят о своей работе мелкие чиновники.
– Ведь вы же захотите утром прочесть все подробности убийства рабочего.
– Мы их знаем лучше вашего!
– крикнул Дидерих.
– Вы-то, голодная рать, все высасываете из пальца.
Редактор беззлобно улыбнулся и угодливо выслушал сбивчивое описание событий, которые все наперебой излагали ему. Когда шум улегся, он заговорил:
– Так как вы, господин...
– Доктор Геслинг!
– гаркнул Дидерих.
– Нотгрошен, - пробормотал редактор.
– Так как вы давеча упомянули имя кайзера, вам, я думаю, небезынтересно будет узнать о новом манифесте его величества.
– Я запрещаю критиковать его величество!
– крикнул Дидерих.
Редактор втянул голову в плечи и прижал руку к сердцу.
– Речь идет о новом послании кайзера.
– А как оно попало на ваш письменный стол? Опять подлое предательство?
– спросил Дидерих.
Нотгрошен, защищаясь, поднял руку.
– Сам кайзер приказал обнародовать послание. Завтра утром вы все прочтете в газете. Вот гранки!
– Читайте, доктор!
– скомандовал майор.
– Какой доктор?
– воскликнул Дидерих.
– Вы разве доктор?
Но никто уже ничем, кроме послания, не интересовался. Гранки вырвали из рук редактора.
– Браво!
– крикнул Ядассон, еще сохранивший способность читать.
– Его величество признает себя последователем позитивного христианства.
Пастор Циллих так обрадовался, что на него напала икота.
– Теперь Гейтейфель узнает... ик! Наконец-то этому наглецу, который кичится своей ученостью... ик!.. будет воздано по заслугам. Они берутся решать вопрос об откровении! В нем даже я... ик!.. едва разбираюсь. А ведь я изучал богословие!
Учитель Кюнхен, высоко подняв руку, размахивал листками гранок.
– Г-а-ас-пада! Плюньте мне в лицо, если я не прочту сие послание в классе и не задам сочинения на эту тему.
Дидерих впал в благоговейную серьезность.
– Воистину, господь избрал Хаммураби своим орудием!{151} Посмотрим, кто дерзнет оспаривать это!
– Он, сверкая очами, оглядел всех по очереди.
Нотгрошен поежился.
– Ну, а кайзер Вильгельм Великий{151}?
– продолжал Дидерих.
– Тут уж я не потерплю никаких возражений. Если он не орудие господне, значит, господь бог понятия не имеет, что такое орудие.