Верность Отчизне
Шрифт:
Мы с Вано бросились к его самолету. Когда я не мог вылетать, мой ведущий становился ведомым комэска Гавриша. Так случилось и сейчас.
Вано крикнул:
— Жаль, не вместе летим! Но я за двоих постараюсь?
Вдруг приостановившись, он показал на самолет, стоящий поодаль.
— Посмотри, может, на нем полетишь.
На ходу крепко жму руку друга и бегу к самолету.
Один за другим поднимались истребители. «ЯКи» из соседнего полка и наши «Лавочкины» спешили, взлетали с разных направлений: враг приближался.
Истребитель,
Спешу к самолету Вано, но он уже в воздухе.
Аэродром опустел. Тяжело оставаться на земле, когда товарищи летят в бой.
Приближались многоцелевые «Мессершмитты-110». Летели низко, прокладывая путь бомбардировщикам—«Юнкерсам-88». «Мессершмитты» пытались блокировать наш аэродром, но это им не удалось. До него они даже не долетели — наши истребители перехватили их на подходе. В стороне завязался воздушный бой. До нас донеслись звуки стрельбы.
Мы с Виктором Ивановым, забыв об опасности, смотрели в ту сторону, где наши вели бой с «мессерами».
А тем временем высоко в небе волнами все летели и летели «юнкерсы». Казалось, они вот-вот сбросят бомбы. На аэродроме забили зенитки. Но враг направлялся к Валуйкам.
Бой переместился к железнодорожному узлу. Стало трудно что-нибудь различать. Издали казалось, будто в небе висит огромный клубок. И я с тревогой думал: «Как там Вано? Где он? Как все друзья?»
Часть «юнкерсов» прорвалась к Валуйкам. Видно, как они начали пикировать. Донесся грохот взрывов. По звуку мы поняли, что враг сбросил крупнокалиберные бомбы. Все затихло. А немного погодя снова раздался взрыв. И снова наступила тишина.
Наши самолеты стали возвращаться на аэродром. Мы с механиком нетерпеливо ждем Вано на стоянке его самолета.
На посадку заходит Леня Амелин, — вижу по номеру самолета. На душе стало легче. Но что это? В конце пробега самолет вдруг перевернулся на спину. Забыв обо всем, мчусь к машине.
— Леня, ты жив?
— Жив. Облегченно вздыхаю.
— Не ранен?
— Да нет. Самолет подбило.
— Сейчас поможем. Крепись.
И вне себя от нетерпения начинаю руками выкапывать землю возле кабины — откуда только сила такая берется в иные минуты!
Но тут подбежали товарищи. Мы дружно приподняли самолет за крыло и вытащили Леню. Он рассказывал, пожимая нам руки:
— Пришлось вести бой с «мессерами». Одного шарахнул, да и меня чуть не сбили.
— А что с Кириллом?
— Я видел, как он благополучно приземлился в поле. Как будто двух свалил.
…И снова я на стоянке Габунии. Жду.
Один за другим приземляются самолеты. Взволнованные летчики рассказывают, как вели бой. Сбито несколько вражеских самолетов. В бою отличились многие летчики. Я слышу о том, как загорелся самолет Кирилла Пузя, как фашисты его подбили, когда он прыгнул с парашютом.
Тревога за
Но вот приземляется самолет Гавриша. Мы с Ивановым бежим к его стоянке. Комэск медленно вылезает из кабины, лицо у него осунулось, глаза ввалились. Он молча снимает с себя парашют. Молчу и я. Чувствую недоброе.
Посмотрев на меня, он отрывисто сказал:
— Мужайся. Вано Габуния погиб. Погиб, совершив геройский подвиг.
Слезы хлынули у меня из глаз.
Горестная весть разнеслась по аэродрому. Нас окружили летчики, техники. Все были глубоко опечалены.
Комэск, бледный от волнения, рассказывал:
— Мы стремились прорваться к бомбардировщикам. Но мешали «мессершмитты». Сами знаете, самолет маневренный — увертывается из-под атак и снова атакует. Надо было поскорее с ними разделаться. Завязался жаркий бой. У меня на исходе боеприпасы, у Габунии тоже. И вдруг вижу взрывы: одной группе вражеских бомбардировщиков удалось сбросить бомбы на Валуйки. Вот уж, кажется, от одной пары истребителей мы отвязались. И бомбардировщики уже недалеко. Устремляюсь к ним.
Вано передает по радио:
— Пробьемся!
Но на меня пошла в атаку вторая пара истребителей. Даю команду ведомому:
— Отбить!
Вано несется наперерез истребителям. Преграждает путь. Но огня не ведет. Или боеприпасы у него кончились, или держит их про запас — для «юнкерсов». Я кричу:
— Смотри не столкнись!
Вано не отвечает. Продолжает стремительно сближаться с вражеским истребителем — с тем, что ближе ко мне. Второй немец удирает. А Вано в этот миг таранит «мессершмитта». Раздается взрыв. И оба самолета падают… А я прорвался к бомбардировщикам и сбил один — за Габунию.
Тут нас атаковали истребители, но в бой вступили товарища из другого полка. Подвиг Габунии придал нам силы. Мы яростно вели бой. Удалось отогнать «мессершмитты» и рассеять группу бомбардировщиков: к Валуйкам мы их не допустили…
Мне вспомнились слова Вано: «Если мне не удастся сбить пушечным огнем, то враг все равно живым не уйдет — произведу таран». Так он и поступил.
Как во сне, я услышал голос Солдатенко:
— Коммунист Габуния таранил самолет, спасая командира, и погиб смертью храбрых!
Я был безутешен. Не мог примириться с мыслью, что больше никогда его не увижу. Велико было мое горе. Но еще больше, кажется, была моя ненависть к врагу.
На следующий день в район боя выехала группа наших однополчан. Мне было приказано ждать вылета, и я не мог поехать. Товарищи нашли на земле остатки двух самолетов. Определить самолет Габунии было трудно — обломки перемешались. Габунию узнали по партийному билету. Похоронили Вано под Валуйками.
Да, не дождался он победы и мира, о которых так мечтал.