Верность сердцу и верность судьбе. Жизнь и время Ильи Эренбурга
Шрифт:
Эренбург уже некоторое время подумывал, не начать ли ему писать мемуары, когда любовь к Лизлотте Мэр оказалась последним толчком. Рассказывая ей о людях, которых знал, он понял, что создает свои мемуары — точно так же, как сорок лет назад, развлекая в киевском кафе друзей историями о своих парижских приключениях, он сочинил «Хулио Хуренито». Только на этот раз ему понадобится не двадцать восемь дней, а много больше. Как он сказал агроному Николаю Василенко, регулярно приходившему помогать ему в саду: «Я сажусь за книгу, писать которую буду до конца моих дней» [872] .
872
Николай Василенко. Интервью, данное автору в 1991 г. в Москве.
Уже первые заметки, сделанные Эренбургом для своих мемуаров, отражают, какими намерениями он руководствовался. «Люди, годы, жизнь»
873
РГАЛИ. Ф. 1204, оп. 2, ед. хр. 134.
Эренбург тщательно готовился, пересмотрел записные книжки, заказал в Ленинке старые газеты. Большую часть работы он выполнял у себя на даче, где кабинет был у него просторнее и меньше заявлялось посетителей. Чтобы осилить задуманное, он стал еще более рьяным, еще более собранным тружеником: позавтракав, проводил час со своими цветами и другими растениями, высаживая семена или саженцы, обрезая ветви и в то же время собираясь с мыслями. Затем несколько часов сидел за машинкой, обедал, отдыхал с книгой или журналом в руках — днем никогда не ложился вздремнуть — и снова брался за машинку. И часто засиживался за полночь, черпая из тех же внутренних ресурсов силы и энергию, какие проявлял в годы войны; только возраст и недуг брали теперь свое. Но Эренбург не поддавался. Казалось, преодоление физических немощей лишь добавляло мощи тому, что он писал.
К апрелю 1960 г. Эренбург был готов представить рукопись в «Новый мир» — естественный и неизбежный выбор. При Александре Твардовском за журналом, благодаря ряду смелых публикаций, закрепилось доброе имя, которому предстояло даже еще больше укрепиться, когда в шестидесятые годы его страницы украсили мемуары Эренбурга, произведения Виктора Некрасова, Владимира Войновича и Александра Солженицына. 25 апреля 1960 г. Эренбург написал Твардовскому о своих мемуарах, послав ему часть Книги первой [874] . Как только редакторы «Нового мира» ознакомились с начальными главами, Эренбургу стало ясно, какие запреты и сомнения его мемуарам предстоит преодолевать. Уже одно из первых писем к нему Твардовского предвещало все те трудности, какие его ожидали. В стандартной редакторской манере Твардовский перечислял несколько мест в рукописи, где по его мнению, Эренбургу следовало пересмотреть первоначальные варианты. Два пункта в особенности стали предметом разногласий: портрет Н. И. Бухарина и любые упоминания об антисемитизме [875] .
874
РГАЛИ. Ф. 1702, оп. 9, ед. хр. 38. Эренбург уважал Твардовского. Однажды он сказал польско-еврейскому критику Артуру Сандауэру: «У Твардовского вид хулигана, но он порядочный человек». Артур Сандауэр. Интервью, данное автору в 1985 г. в Бруклине (Масс.).
875
РГАЛИ. Ф. 1702, оп. 9, ед. хр. 47 (часть 2).
На протяжении последующих пяти лет редакторы бдительно вчитывались в рукопись Эренбурга, изучая, как он описывает жизнь евреев в Советском Союзе, и заставляя его делать вымарки. Как пожаловался Эренбург в Книге шестой, его обвиняли в том, что он «говорит о евреях, а умалчивает об исландцах» [876] . Редакторы убирали нежелательные факты и тонкие намеки: так, Твардовский попросил Эренбурга вычеркнуть имя Кафки в списке выдающихся личностей прошлого века, здравствовавших в 1891 году, — в год рождения Эренбурга (Кафку в Советском Союзе еще предстояло опубликовать). Несколькими страницами ниже в Книге первой Эренбург, говоря о своем еврейском происхождении, вставил следующую фразу: «Антисемитизма в те времена интеллигенты стыдились, как дурной болезни». Не является ли уточнение «в те времена», спрашивал Твардовский, «лишним». Эренбург, однако, этого отнюдь не считал, и фраза осталась нетронутой — как упрек многим современникам в забвении заветов Чехова и Толстого, которые заклеймили преследование евреев [877] .
876
ЛГЖ. Т. 3.
877
РГАЛИ. Ф. 1702, оп. 9, ед. хр. 47 (часть 2).
Когда дело дошло до Бухарина, Твардовский и цензоры были непреклонны. В главе 6 Книги первой Эренбург рассказывает о своем краткосрочном участии в большевистском подполье, включая в повествование любовно написанные портреты своих товарищей по гимназии, Николая Бухарина и Григория Сокольникова; оба они в период Большой чистки были приговорены к расстрелу и тогда еще не реабилитированы. Изображая их юношеские похождения, Эренбург подспудно добивался пересмотра их судебных дел. Твардовский понимал, что время для этого еще не наступило. И Эренбургу пришлось пойти на попятный, но сделал он это только после того, как обратился — тщетно — к Н. С. Хрущеву. Письмо к нему Эренбурга датировано 8-м мая 1960 года — то есть оно написано через две недели после того, как рукопись Книги первой ушла в «Новый мир».
«Дорогой Никита Сергеевич!
Мне совестно отнимать у Вас несколько минут, да еще в такое напряженное время [878] , но я не вижу другой возможности.
В журнале „Новый мир“ начинают печатать мои воспоминания. В начале я рассказываю о моем скромном участии в революционном движении в 1906–1908 годах. Там я говорю о Бухарине и Сокольникове того времени — о гимназистах и зеленых юношах. Я решаюсь послать Вам эту главу и отчеркнуть те две страницы, которые без Вашего слова не могут быть напечатаны. Особенно мне хотелось бы упомянуть о Бухарине, который был моим школьным товарищем.
878
Неделей ранее русскими был сбит американский самолет У-2, пилотируемый Френсисом Г. Пауэрсом (прим. автора).
Но, конечно, если это сейчас политически неудобно, я опущу эти две страницы» [879] .
Одновременно Эренбург отправил менее официальную записку референту Хрущева по вопросам культуры В. С. Лебедеву: «Из письма Никите Сергеевичу Вы увидите, в чем моя просьба. Может быть, даже не к чему показывать ему две страницы — я думаю сейчас о его времени. Может быть, Вам удастся просто спросить его в свободную минуту, могу ли я упомянуть в своих воспоминаниях восемнадцатилетнего Бухарина (это для меня существенно)». Секретарь Эренбурга Наталья Столярова вручила оба письма в Кремле лично Лебедеву. Из того, что Лебедев ей сказал, Эренбургу стало ясно: писать об этих его друзьях ему не разрешат:
879
Архив И. И. Эренбург.
«Лебедев прочел письмо и сказал, что у Никиты Сергеевича может быть свое мнение, и он его не знает, но ему кажется, что не следует этого печатать, так как Бухарин не реабилитирован, народ знает его как врага и вдруг прочтет, как тепло и душевно пишет о нем Илья Григорьевич — все шишки повалятся на него. В интересах душевного спокойствия Ильи Григорьевича лучше не печатать этого сейчас. Конечно, если Илья Григорьевич будет настаивать, напечатают: ведь у нас цензуры нет, но это не в интересах Ильи Григорьевича. Прощаясь, Лебедев сказал, что он письмо, разумеется, передаст» [880] .
880
ЛГЖ. Т. 1. С. 569. Комментарии. Также: Наталья Столярова. Интервью, данное автору в 1984 г. в Москве.
Для Хрущева и Центрального Комитета то, каким Эренбург нарисовал Бухарина, было неприемлемо; они даже настаивали — правда, тщетно, — чтобы все упоминания «Николая Ивановича» были из текста изъяты. Но Эренбург сумел изобрести компромиссный вариант. В главе VI он заменил запрещенный материал следующим многозначительным предложением: «Еще не настало время рассказать о всех моих товарищах по школьной организации». Далее цитировалось донесение, извлеченное из архивов царской полиции, где имя Бухарина и Эренбурга как «уличных пропагандистов» от большевиков стояли рядом [881] . Вдобавок в публикации неоднократно упоминался «Николай Иванович» — обычные имя и отчество, но безошибочно наводящие на мысль о Бухарине.
881
См.: Новый мир. 1960. № 8 (август). С. 43.