Верность
Шрифт:
На другой день Подъяпольский приказал отпустить на пароход «Тунгус» с транспорта «Защитник» 20 тонн угля. Он решил немедленно отправить это ветхое судно во Владивосток с 200 пассажирами «Монгугая», доведенными до отчаяния двумя неделями голодного плена и сумевшими пожаловаться американскому консулу. В дверь постучали:
– Разрешите, ваше превосходительство?
Вошел командир канонерской лодки «Батарея».
– Присаживайтесь, Петр Семенович. Сегодня у вас очень нездоровый вид.
– Сейчас, ваше превосходительство, здоровье уже
– Не понимаю, почему?
– Хочу просить разрешения сдать «Батарею» капитану второго ранга Чухнину, так как искать новую Бизерту в Индокитае не намерен. С меня довольно и африканской.
– Вы чем тогда командовали, Петр Семенович?
– «Жарким», ваше превосходительство. Прекрасный корабль, дружная кают-компания, лихая команда.
– Не можете забыть?
– Не могу, ваше превосходительство. Стыжусь своего малодушия.
– Как же вы сейчас решили бросить «Батарею», на которой так доблестно воевали?
– Я её не бросаю, ваше превосходительство, а сдаю достойному офицеру.
– А сами?
– А сам схожу со сцены. Ведь уже кончился последний акт.
– Как последний? А Чухнин?
– Он будет разыгрывать эпилог, ваше превосходительство.
– Петр Семенович, я вас очень прошу: не делайте глупостей.
– Глупость уже сделана, ваше превосходительство. Нужно было ещё в Бизерте застрелиться.
Подъяпольский молча смотрел на потупившего взор Петровского. Нечисто выбритые щеки, заострившийся нос, обвисшие усы, несвежий воротничок. Какой-то землистый цвет лица. Неужели застрелится?
– Хорошо, я доложу адмиралу о вашем желании сдать «Батарею» Чухнину. По болезни, что ли. Но пока вы командир, и я уверен в вашем благоразумии.
К вечеру «Тунгус», приняв пассажиров «Монгугая», вышел во Владивосток. Его короткая труба прилежно дымила. С борта «Защитника» вслед хмуро глядели офицеры и солдаты спешенной теперь конной бригады Савельева.
– Повезли мужичков к товарищам. Вот будет встреча!
– Что же это наши адмиралы? Даже не распорядились выпороть на дорогу!
– Не дойдет, взорвется. Ему в уголь с десяток гранат накидали!
Утром на шхуне «Святая Анна» был поднят японский флаг. Посланного Безуаром мичмана встретил улыбающийся японский капитан, с видом победителя расхаживавший среди пассажиров – офицеров с семьями, взятых с Русского острова. Они забросали растерянного мичмана вопросами:
– Что с нами дальше будет? Куда мы денемся? Он говорит, что судно продано и что к вечеру мы должны отсюда уйти?
Капитан не говорил или не хотел говорить по-русски. Пригласил мичмана в каюту и предъявил документы о продаже шхуны японскому промышленнику и мореходу Сато. Все документы были в порядке.
Выслушав доклад мичмана, Безуар побледнел от гнева:
– Какой мерзавец! И это русский офицер!
Начальник штаба сдержанно улыбнулся:
– А по-моему, молодец, ваше превосходительство. Быстро и совершенно законно продал. Но непонятно одно: когда и как поручик Глаголев
Но Глаголева уже не было в Гензане. Приобретя приличную штатскую экипировку и элегантный кожаный чемодан, он покачивался в пульмановском вагоне, подъезжая к Сеулу. Перевел оставшиеся одиннадцать тысяч иен в Шанхай и через Дайрен стремился в вожделенный город.
Мучительно тянулись пропитанные пьянством и безнадежностью дни гензанского стояния. Часть пассажиров, преимущественно солдат и казаков, сходила на берег и уезжала в Маньчжурию на какие-то работы. Корабли освобождались от «нефлотских» беженцев и доукомплектовывались. Разграничились и оформились два отряда: «боевых» кораблей, под командой адмирала Старка, и отряд транспортов без артиллерии под командой Безуара из десяти судов, два из которых могли ходить только на буксире.
Когда в конце ноября Подъяпольский получил из Токио предупреждение «давнего японского друга», Старк сказал:
– Так можно и достояться. Распорядитесь, чтобы немедленно грузили уголь до полного запаса. Послезавтра уйдем в Шанхай.
– А там как, ваше превосходительство?
– Там многочисленная русская колония. Авторитетный генеральный консул. И вообще китайцы услужливее, чем эти скороспелые культуртрегеры.
Подъяпольский покачал головой и приказал поднять трехфлажный сигнал – «приготовиться к походу». Когда он был разобран и спущен, в руках проворных сигнальщиков замелькали семафорные флажки. А ночью их сменило мигание клотиковых ламп и фонарей Ратьера. Флотилия ожила: появилась цель – Шанхай.
113
«Батарея» стоявшая с утра с приспущенным флагом, вышла из Гензана на два часа раньше флотилии. Накануне, сдав корабль Чухнину, Петровский съехал на берег и в номере гостиницы застрелился. Он оставил письмо, где просил похоронить его в море. Новый командир получил у адмирала разрешение на погребение с воинскими почестями вне японских территориальных вод.
Отойдя на пятнадцать миль от берега, «Батарея» застопорила машину. Ласковая волна тихо покачивала корабль. Зашитое в парусину и накрытое андреевским флагом тело Петровского лежало на убранной цветами широкой доске. Выстроенная в две шеренги команда, теребя в руках фуражки, угрюмо молчала. У кормового орудия замерли матросы расчета. Чухнин спустился, с мостика и прошел на шканцы.
– Офицеры и матросы! – обратился он к экипажу. – Не каждый может пережить случившееся. Вечная память павшим за единую, неделимую, великую Россию!
Он сделал знак. Горнист протрубил зорю. Все слушали плакавшую медь трубы в положении «смирно». У многих на глазах слезы. Четыре офицера подняли доску, поднесли к борту и, наклонив, сбросили тело в воду. Оно стремительно пошло ко дну. Грохнула пушка, все застлало дымом. Когда, нарушив строй, матросы подбежали к борту, на воде плавали только цветы и бурлил начавший вращаться гребной винт. Кормовой флаг медленно полз на гафель.