Верность

Романовский Адриан Адамович

– Товарищ штурман! Смотрите! Там что-то готовится, – позвал стоявший на вахте рулевой Орлов. Беловеский поднялся на мостик и взял бинокль.

За каменной оградой арсенала уходила вдоль берега обсаженная высокими тополями дорога в Лунг-Ва. За ней желтел песком обширный учебный плац. На дальнем его краю за ночь было вырыто нечто вроде окопа или канавы. Солдаты в серых форменных куртках вытаскивали из больших повозок полуголых связанных людей и ставили их на колени вдоль края канавы. Несколько поодаль выстраивались подошедшие роты.

– Сейчас казнить будут! – догадался Орлов.

Команда столпилась у планширя, боцман бросил шланг. Штурман молча смотрел в бинокль. «Сегодня последний раз

взошло солнце для этих несчастных, – думал он. – Как страшно и горько быть безоружным и связанным! Если уж умирать, так в схватке!» Сильный бинокль как бы перенес его с мостика на плац, позволил видеть всё подробности страшного ритуала. Осужденных было двадцать девять человек. Всех их поставили на колени лицом к канаве, со связанными за спиной руками. Им надели на головы бумажные мешки с ярко-красными иероглифами. Из строя вышли несколько солдат с винтовками и построились в цепь. Их было тоже двадцать девять. «Добровольцы-палачи», – подумал штурман. Затем на рикше подкатил тучный китаец в черном халате и круглой шапочке, произнес какую-то краткую речь, указывая рукой на осужденных. Ударили барабаны, взревели трубы. Цепь солдат с винтовками наперевес, соблюдая равнение, пошла вперед. Подойдя вплотную к коленопреклоненным, солдаты в упор выстрелили им в затылки, пинком ноги опрокинули тела в канаву и бегом вернулись в строй. Подбежали другие, с лопатами. Канаву быстро забросали землей, заровняли, посыпали желтым песком, и на плацу, как ни в чем не бывало, началось учение.

Потрясенные только что виденным, русские моряки молча стояли на палубе. На мостик в сопровождении Купцова поднялся комиссар.

– Почему вы меня не позвали? – обратился он к штурману. Беловеский молча протирал бинокль.

– Кто были эти казненные? За какие убеждения они отдали жизнь? – вырвалось у Орлова.

– Не всё ли равно? – отвечал Купцов. – Так власти поступают со всеми, неугодными им. Слава богу, что я сегодня уеду отсюда!

– Ничего, Орлов, – сказал штурман, подавая сигнальщику бинокль, – на нашей палубе мы хозяева, а в китайские дела нам вмешиваться не полагается.

– Да и не вечно так в Китае будет, – прибавил комиссар, спускаясь с мостика и обращаясь к обступившим его матросам: – Видели, товарищи, как тут расправляются с простым народом? Но грянет и здесь пролетарская революция!

– Продолжать приборку! – спохватился штурман. – Вахтенный! Горниста наверх! Повестку!

Начинался шестой день пребывания за границей.

41

Наконец «Адмирал Завойко» побывал в сухом доке, и ремонт был закончен. Разводили пары, готовились к переходу на рейд Бэнда, где маленький корабль Дальневосточной республики будет у всех на виду. На палубе шла тщательная приборка, ставили стойки, пригоняли только что сшитые тенты.

У Павловского с палубной командой были не такие хорошие отношения, как с машинистами и кочегарами. С ними в прошлом походе он часто беседовал, и они стали запросто обращаться к нему с мелкими просьбами и вопросами. Поэтому он не упустил случая принять участие в подгонке тентов, чтобы и матросы почувствовали в нем не только комиссара, но и товарища, с которым можно обо всем поговорить откровенно. Заметив это, боцман стал покрикивать на Павловского, желая дать понять и ему и команде, что уж раз взялся за матросскую работу, не изволь обижаться на сердитого боцмана. Павловский с удовольствием бегал по палубе, обтягивал шнуровку, бил кулаком по натянутой, как барабан, новой белоснежной парусине. Ещё нежаркое солнце подсушивало только что вымытую палубу, утренний ветерок шевелил флаги и ленточки матросских фуражек. Когда требовательный боцман похвалил Павловского за аккуратную шнуровку, ему стало приятно. Он снова почувствовал себя, как когда-то на крейсере, равным среди

равных, в среде, где ценятся только опыт и умение.

Но нужно было помнить и о комиссарских обязанностях. За полчаса до обеда он спустился к себе, чтобы просмотреть свежие газеты, которые только что привезли с берега.

Отперев дверь и оставив ключ снаружи, он вошел в каюту, снял рабочую куртку и стал умываться. За дверью в коридоре послышались шаги. Вдруг щелкнул замок и кто-то вынул ключ. Человек за дверью что-то пробормотал и быстро ушел, стараясь ступать бесшумно. Комиссар потрогал дверную ручку – заперто. Что это значит?.. В прошлом году, когда белые угнали «Патрокл», комиссара тоже заперли в каюте… Что же это такое? Шутка? А если нет? Якум недавно совсем перебрался на берег, командир со штурманом ещё утром уехали договариваться с портовыми властями о месте новой стоянки. На корабле только Нифонтов, ревизор, Заварин, младшие механики и доктор Стадницкий… И снова недоверие к Нифонтову закралось в сердце комиссара. Может быть, старший офицер уже впустил на борт своих знакомых белогвардейцев и сейчас уведет корабль в международные воды? Не для этого ли вчера к Нифонтову приезжал лейтенант Ежов, бывший колчаковец, а теперь безработный белоэмигрант? Обедал в кают-компании, всё высмотрел… Уж не сговорились ли они? Нужно взять себя в руки, не горячиться и постараться сначала выяснить, что сейчас происходит на корабле. Павловский осторожно выглянул в иллюминатор. Палубы не видно, но слышно, как там моют руки, готовясь обедать. Внизу плещутся воды реки, меняется течение. Корабль начало разворачивать. Видны берег, маленькая пристань и три шампуньки перевозчиков.

«Если кто-нибудь поедет с берега, я увижу, а командир со штурманом вернутся, я им крикну», – подумал комиссар и приготовился к самому худшему: достал из ящика стола браунинг, проверил, заряжен ли он и есть ли запасная обойма…

Заперев комиссара, доктор Стадницкий быстро пошел по коридору и бросил ключ в мусорный рукав. Мутная речная вода мгновенно поглотила кусочек металла. Торжествуя, что его проделка никем не замечена, Стадницкий вошел в кают-компанию. Там сидели Заварин, Нифонтов, ревизор и Полговской. Вестовые накрывали на стол.

– Что это вы так сияете, доктор? – спросил старший офицер. – Нашли в Шанхае богатого пациента?

Стадницкий оглядывал присутствующих, не зная, какой взять тон. Неловко улыбнувшись, он начал:

– Только что на палубе я видел трогательное единение комиссара с матросами. Он даже перешел с боцманом на, «ты». А вслед за тем кто-то запер его в каюте. Вот вам и единение. Пусть теперь посидит наш политический уполномоченный под домашним арестом.

Нифонтов и ревизор Григорьев остались серьезными, Полговской улыбался, старший механик Заварин пришел в восторг.

– Вот это здорово! – воскликнул он. – Надо подольше его под замком подержать! Чтобы знал, что он за границей! Чтоб понял, что комиссары здесь не в почете! Из Владивостока их прогнали и отсюда прогоним! Сидит, как лиса в капкане! Ха, ха, ха!

Не сказав ни слова, Нифонтов встал и вышел из кают-компании. Наступило неловкое молчание.

– Не хочет вмешиваться, – предположил Заварин.

Полговской пожал плечами:

– Пойдемте посмотрим, что там происходит?

У каюты Павловского распоряжался старший офицер:

– Успокойтесь, Бронислав Казимирович, сейчас придет Никифоров с отмычкой. Куда вы дели ключ?

– Ключ был в дверях, и кто-то запер меня, – слышался через дверь глухой голос Павловского.

– Это кто-то подшутил над вами, – успокаивал Нифонтов, – сейчас вас освободят. Я уже распорядился, потерпите немного. Вот уже идет Никифоров.

За дверью стало тихо. Машинист Никифоров с деловитой неторопливостью вставил отмычку.