Верность
Шрифт:
Почему-то в таких приказах не принято касаться области духовной, нравственной. А жаль!
— Может быть, вам покажется странным, — сказал в одной из бесед Евгений Варфоломеевич, — но Карбышев сильнее, чем кто бы то ни было, влиял на меня нравственно, да и не только на меня. Всем нам, своим ученикам, прививал коммунистическую мораль. Не столько учил, сколько воспитывал… В тридцать девятом году он попросил у меня рекомендацию в партию. Я обрадовался. Почел за честь. А когда писал, ловил себя на мысли — не мне его, а ему меня рекомендовать, за меня поручиться.
Хотелось узнать об этом подробнее. Спросил Евгения Варфоломеевича:
— Как это произошло?
— Кажется, я уже говорил, что Дмитрий Михайлович с нашей академией никогда lie расставался. Он пользовался любым «окном», чтобы заглянуть к нам, благо обе академии находятся почти рядышком. Надеюсь, вы знаете, что «окном» преподаватели называют свободное от занятий время?.. Так было и в тот день. Я не удивился его приходу, ждал. Мне необходимо было проконсультироваться с ним — предстоял выезд со слушателями за город для решения на практике тактической задачи.
Обычно внимательный, Дмитрий Михайлович как-то рассеянно слушал меня, отвечал односложно и, когда я взглядывал на него, отводил глаза в сторону. Видно было, что он волнуется, что-то хочет сказать и никак не решается.
Я не привык видеть Карбышева в таком состоянии. Сам невольно разволновался: «Что с вами, Дмитрий Михайлович?» Он тихо и с несвойственной ему робостью произнес: «Вы не могли бы, Евгений Варфоломеевич, дать мне рекомендацию, поручиться за меня?» «За вас? — удивился я вопросу. — Да за вас, как за себя… Любую рекомендацию». «Не любую, а самую серьезную и ответственную, — продолжал Дмитрий Михайлович, — в партию…»
После возвращения из академии забежал к Карбышевым «на огонек». Дмитрий Михайлович увлек меня в кабинет, завязалась беседа. Он говорил о том, что время очень тревожное, что в Европе свирепствует война. В это трудное время ему бы хотелось быть вместе с партией. «Кто знает, может быть, придется умереть за Родину, — сказал он раздумчиво, — а умереть мне бы хотелось только коммунистом».
Рассердившись на учителя, я не сдержался и впервые осмелился поднять на него голос: «Дмитрий Михайлович! Что вы такое говорите?! В партию вступают, чтобы биться за счастливую жизнь, а не с думами о смерти!»
Тут вбежала в кабинет двенадцатилетняя Танюша, младшая дочь Дмитрия Михайловича. А за ней — десятилетний Алеша. Оба наперебой, выполняя мамино поручение, позвали нас пить чай.
…Маленькая, но характерная и важная деталь. Евгений Варфоломеевич написал рекомендацию. По его глубокому убеждению, она была очень верной и точной. В ней он назвал долголетнюю учебную и научную деятельность своего учителя подвигом на ниве просвещения советских военачальников.
Дмитрий Михайлович внимательно прочел рекомендацию, поблагодарил за нее и попросил:
— Перепишите, пожалуйста… Педагогов таких, как я, много, очень много… Так что, дорогой Евгений Варфоломеевич, про геройство вычеркните… Лучше повторите формулировку приказа Августа Ивановича Корка — «добросовестен». Это вполне справедливо…
—
— Значит, преувеличил, перехвалил, — отпарировал Дмитрий Михайлович, взглянув на своего ученика теплым повеселевшим взглядом.
Я — коммунист
Душа навек тебе верна,
Ведь я твой сын, моя страна!
Мой путь широк. Мне цель ясна.
Я коммунист, моя страна!.
Винтовка меткая грозна.
Я твой солдат, моя страна! Александр Безыменский
Несколько раньше в доме Карбышевых случилось совершенно неприметное на первый взгляд событие: Дмитрий Михайлович очень поздно вернулся домой.
Лидия Васильевна не придала происшедшему никакого значения. Муж ее часто оставался в академии допоздна. И на этот раз, наверное, задержался по какому-либо поводу. Хотя в расписании, составленном, как обычно, им самим на всю текущую неделю, в тот день ничего, кроме лекций, не было обозначено. Ни заседания кафедры, ни консультации, ни совещания в наркомате, ни выступления на заводе или в учреждении по путевке райкома партии.
Путевок, между прочим, ему посылали больше, чем любому из преподавателей-коммунистов. Очевидно, в райкоме даже не подозревали, что он беспартийный. Карбышев считался одним из лучших пропагандистов и лекторов на международные и военные темы.
С утра уходя на работу, он сказал, что будет вовремя, к ужину.
А ужин, как говорится, давно остыл. Дети, не дождавшись отца, уснули. Только в двенадцатом часу ночи, утомленный, почти неслышно открыв своим ключом входную дверь, появился Дмитрий Михайлович.
— Заждалась, — с укором произнесла Лидия Васильева.
— Извини, мать. Понимаешь, собрался домой, а в коридоре навстречу мне — наш комиссар Григорий Яковлевич Калинин. Ты с ним знакома, обаятельный человек. Полагал, поздороваемся и в разные стороны. А он остановил меня: «Хорошо, что не разминулись. Если вам не к спеху, зайдемте ко мне, потолкуем». И проговорили почти до полуночи…
— Дика, ты же мог позвонить, предупредить меня… Да ладно, привыкла. Иди умывайся и к столу.
То, что жена назвала его Дика — ею придуманным нежным именем, образованным из первых слогов его имени и фамилии, — было верным признаком ее всепрощения.
Однако прежде всего Дмитрий Михайлович посчитал нужным раскрыть свой портфель и бережно вынуть оттуда два экземпляра незаполненной анкеты. Он положил их на письменный стол. Это были анкеты для вступающего кандидатом в члены партии.
О чем толковали Григорий Яковлевич с Дмитрием Михайловичем в течение нескольких часов?