Верну любовь. С гарантией
Шрифт:
— Жуткая дрянь.
Вино было отличное, настоящее французское «Кален Сегюр». В этом он мог бы поклясться. Сколько он выпил его в настоящем Париже! Или же она ничего не понимает в винах, или любит какую-нибудь приторную гадость, банановый ликер к примеру…
— Жаль, что вам не понравилось.
— У нас, по-видимому, разные вкусы. Вы вот трюфели любите.
Она, несомненно, над ним смеется, а сама ест овсянку и запивает ее водой!
— А вы любите овсянку? Что-то я не видел ее в меню.
— Постоянному клиенту тут даже овсянку подают. — Она изящно стряхнула пепел, и кольцо на ее
На самом деле она терпеть не могла овсянку, но за эту неделю вынужденной ресторанной пищи ее желудок, не привыкший к изыскам, внезапно взбунтовался. Очень озабоченная этим Наталья тут же перезвонила Инне, и та распорядилась готовить для Катерины Александровны диетический стол. Сегодня к ужину это была овсянка. К тому же овсянка, помимо целебного действия на желудок, была очень полезна для кожи. А этот сидит и смотрит, как будто она лягушек живьем ест. Скотина.
На самом деле он был очень даже ничего, этот Роман Юшко. Русые волосы, хороший рост, прекрасная фигура. Зубы вот показал, как лошадь на ярмарке. Глаза серые… мальчишеские какие-то. Взгляд мягкий, даже какой-то робкий. Неужели человек с таким взглядом может вытащить у нее ключи и придушить ее ночью подушкой? Понятно, что и этот взгляд, и вино — это все игра, но все же… Ладно, жаждешь познакомиться со мной поближе? Я тебе подыграю.
— Терпеть ее не могу, — сказала она откровенно, закинув ногу за ногу и слегка покачивая узким носком изящного сапожка.
— А что вы любите?
— Хороший кальвадос. И еще я не люблю нахалов. И людей, которые мыслят штампами. Тем более, ими разговаривают.
Она его подловила! Оказывается, он говорит штампами.
— Но я вовсе не нахал. — Роман обезоруживающе улыбнулся. Улыбка у него тоже была какая-то мальчишеская. И густые волосы немножко вихрами. «Наверное, женщины любят запускать пальцы в такие волосы», — вдруг подумала она, и лицо ее мгновенно изменилось — захлопнулось, как створка раковины, на которую неосторожно нажали грубые пальцы. Резким движением она погасила тонкую сигарету в пепельнице и тут же достала из пачки новую.
— Вы много курите, — заметил он. — Это вредно для здоровья.
— Послушайте! — Ее янтарные глаза загорелись недобрым огоньком. — Вы косо смотрите на мою еду, наливаете какой-то отравы и еще читаете мне проповеди! Да к тому же все время говорите банальности. С какой стати вы портите мне вечер? Кто вы такой? Что вам от меня надо?
— Меня зовут Роман, — прервал он гневную тираду. — А вас?
— Катя, — буркнула она и прерывисто вздохнула.
— У вас что, был тяжелый день, Катя? Овсянку едите, на людей бросаетесь? Давайте лучше проведем этот вечер мирно, — предложил он.
«У меня действительно был тяжелый день, и не один, и все это из-за тебя и твоих друзей», — неприязненно подумала она, изящным движением стряхивая пепел. Курение, кажется, стало входить у нее в привычку.
— А может, не нужно больше? — Он вдруг ловко накрыл ее руку своей, а потом мягко разжал ей пальцы. Руки у него были твердые и… ласковые? Она вдруг по-настоящему испугалась, как будто это прикосновение напомнило ей… Что-то, чего не должно было с ней случиться и все-таки случилось. Это прикосновение твердых
— Лучше выпейте, — сочувственно глядя на нее, посоветовал он, все еще держа ее ладонь в своей. — Если был плохой день — выпейте. Будет меньше вреда, это я как специалист вам говорю…
Она зло выдернула руку.
— Я не люблю вино, специалист по выпивке!
Он пропустил ее колкость мимо ушей.
— Давайте я закажу для вас кальвадос? Хотите?
— Хочу, — неожиданно согласилась она.
Внутри была противная мелкая дрожь — и от прикосновения его рук, и от того, что нельзя было встать и уйти, потому что это была работа. Ее работа. Нужно было как-то успокоиться. И не отпугнуть его. Хотя он вряд ли встанет и уйдет, ведь для него она — это тоже работа. Его работа.
Музыка стихла. Работа этого невысокого молодого человека, почти мальчика, на сегодня закончилась, и Катя от души ему позавидовала. Сейчас он повесит фрак в шкаф, наденет джинсы и курточку и уйдет домой. А ей нельзя повесить эти чужие вещи в шкаф, нельзя уйти. Да и дома у нее Бухин с Дашей. Счастливые. Наверное, нажарили картошки… А тут сиди и позволяй всякой мрази хватать тебя за разные места. Да еще и свои наблюдают за всем этим, наверное. Сволочи. Сволочи! Она даже не знала, кого уже называет этим словом — своих ли, которые наблюдают, или чужих, которые прислали этого хлыща с мальчишеской улыбкой и серыми пристальными глазами. Глаза у него были совсем как у того… Все они одинаковые. Сволочи. Она почувствовала, что неожиданные слезы наворачиваются на глаза. Этого только не хватало!
Принесли кальвадос. Она пила его только один раз — с Натальей, и нельзя сказать, чтобы он ей тогда понравился. Но делать было нечего. Одним махом она опрокинула в себя содержимое маленькой рюмки — как будто проглотила каплю живого огня. Но огонь этот пробежал по каждой жилочке, и дрожь, мучившая ее, в одночасье исчезла. Согрелись руки и даже пальцы ног, стиснутые узкими носами сапог. Заедать этот волшебный напиток овсянкой она не стала. Поставила локти на стол и оперлась о сцепленные пальцы подбородком. Она сидела сейчас в точно такой же позе, как и «Любительница абсента» со знаменитой картины, но ни он, ни она об этом не догадывались. Она — потому что живопись совсем не пересекалась с ее работой, а он — потому что никогда не интересовался картинами. Только женщинами и денежными купюрами. Но женщин он знал, как никто другой.
— Вы пьете кальвадос совсем как француженка, — восхищенно сказал он собеседнице.
— А вы много видели француженок? — снисходительно осведомилась она.
— Ну… Приходилось. А вы бывали во Франции? В Париже?
— А вы? — ответила она вопросом на вопрос и прищурилась. Быстро прикурила, не воспользовавшись его услугами, резко выдохнула дым.
— Мне там приходится частенько бывать. По работе.
— Завидую. Хорошая работа.
— Да, не жалуюсь. Может, потанцуем?
На эстраде уже играл небольшой оркестр, и под неспешную музыку танцевали несколько пар.