Вернуть престол
Шрифт:
— Готовься до развороту! — Прокричал Заруцкий, уже увидев, как стрельцы разбежались и пушкари-московиты наводят свои орудия.
— Ах ты, тать! — взревел Шило и чуть сместил своего коня так, чтобы прикрыть атамана.
Пистолетный выстрел сотника Апанаса Недбайло оказался незамеченным в череде многих иных. Мало кто увидел, как казак Шило обмяк и обнял своего коня, подаренного самим государем взамен той лошади, что отравилась в серпуховском лагере. Пожилой казак принял на себя смерть, что предназначалась атаману и его… наверное, сыну.
— Батько! — прокричал Заруцкий, не увидев,
Топот копыт, свистящая дробь, ржание коней, крики и стоны раненных казаков — все смещалось в адскую какофонию. Но даже в таких условиях, когда конная казацкая лавина уже разворачивалась и уходила вправо, Заруцкий увидел смущенное лицо сотника Недбайло.
Выстрел! И голова Апанаса, взявшего десять золотых дукатов от гетмана Меховецкий за убийство Заруцкого, засияла большой дыркой во лбу. С пятнадцати метров Иван Мартынович Заруцкий редко промахивался.
Николай Меховецкий не хотел, чтобы казаки уходили и видел, что управление всеми донцами, как и частью запорожцев, сконцентрировано в руках Заруцкого. Поэтому гетман принял единственно правильное, по его мнению, решение — убить Заруцкого. Именно во время атаки казаков, чтобы частью отвести подозрение. Не должны в атакующем порыве заметить, как Недбайло, которому было обещано не только золото, но и атаманство, убьет своего командира. Хотя почему своего? Сотня Апанаса Недбайло присоединилась к Заруцкому только как неделю назад и первоначально этот сотник уже был человеком Меховецкого.
— Батько, спаси Христос! — сказал Заруцкий, глядя, как удаляется от уже сползшего с седла Шило и как его втаптывают в землю казацкие кони.
*………*………*
Польские гусары, направив свои длинные пики в сторону врага, казались, все сокрушительной силой. Словно раскаленный нож сквозь масло, они должны были пробить брешь в построении московитов. Выстрелы стрельцов были незначительной помехой и могли только подранить коней, так как кирасу всадника пуля, выпущенная из пищали, могла пробить только с очень близкого расстояния. Но это расстояние должно было быть столь мало, что стрельцы психологически не выдерживали и начинали разбегаться.
— Бах, ба-бах, — прозвучали пушечные выстрелы и первую линию гусар смело.
Не у всех были пробоины от дроби, выпущенные русскими пушкарями, но кинетическая сила удара была многим мощнее, чем от пищального выстрела. Некоторые гусары, получив травмы, вернуться в строй, но пока динамика атаки была снижена. Гусарам пришлось лавировать между замешкавшими или павшими лошадями.
Стрельцы сделали еще один относительно стройный залп, когда московская поместная конница посчитала нужным ударить в бок атакующих гусар.
Московские конные были слабо вооружены, тем более для ближнего боя. Недорогие тигеляи — главная защита, чуть реже кольчуги, виднелись и бахтерцы, но это только у сотенных голов. Были даже всадники с топорами.
Такой удар московских конных был продиктован ситуацией на поле боя, но являлся проявлением отчаяния. Отчаянием было и то, что в бой пошли немецкие алебардщики. Но лишь рота мушкетёров представляла собой грозную силу.
А к этой свалке уже бежали казаки, те, кто был безлошадным. Таких было немало в войске Лжедмитрия. Эти войны держали уже разряженные пищалями и собирались поддержать своих союзных гусар, чтобы те вышли из свалки и смогли организоваться для повторной атаки.
— Что там происходит? — спросил на польском языке Меховецкий.
Впрочем вопрос не имел адресата. В тылу московитов что-то происходило, то, чего было не увидеть, но лишь предположить.
— Лисовский? — удивился гетман.
Действительно, полковник Лисовский выждал, когда московское войско полностью втянется в сражение, определил направление главного удара, естественно, по обозу и где, предположительно, могла быть казна, и направил свою тысячу конных в атаку. Этот удар в спину стал настолько неожиданным для Корякина, что он опешил и ничего иного не смог придумать, как самолично возглавить атаку трех сотен резерва, а, скорее, личной гвардии.
Воевода Иван Семенович Куракин погиб сражаясь, честно, сумев в бою поразить двоих сорвиголов Лисовского. Борятинский же, преодолев свой страх, рванул в гущу сражения и… выжил. Он бился с туманом в глазах, руки и ноги сами выполняли все нужное, тогда, как голова отключилась, оберегая своего хозяина от психологического расстройства или позора бегством. Лишь, когда стало понятно, что битва окончательно проиграна, и отдельные очаги сопротивления московских отрядов стали сдаваться но сознание к Борятинскому вернулось. Яков Петрович возглавил отряд конных и пошел на прорыв, вырываясь и цепких лап войска Лжедмитрия.
Пять сотен, чуть меньше того, устремились к Брянску на уже уставших конях, но и неприятель не смог организовать погоню. Шло разграбление обоза и победителей было не остановить в этом. В лагере Могилевского Димитрия уже намечался голод, а обозы московитов были полны припасов. И именно это, даже не пушки, стало основным и желанным трофеем.
* * *
Троице-Сергиева лавра
7 июля 1606 год.
Архимандрит Троице-Сергиевой лавры Иоасаф еще никогда не видел столь представительных молящихся одновременно. Да, всяк входящий в обитель перестает быть боярином, окольничим или еще кем. Однако всяко мирское было важно, как не следуй правилам. Вот и сейчас люди, приехавшие на моление, принесли столь богатые дары, что Иоасаф, только год, как архимандрит, опешил.
Настоятель монастыря понимал, что столько знатных бояр в одном месте, это не случайно, но придерживался принципа, что мирское, пусть там, в миру, и остается. Он примет любого правителя, кто будет угоден Богу и людям, а любой примет его, ибо не бывать на русском престоле человека неправославной веры [похожее видение Иоасаф излагал в письме к осаждающем Троице-Сергиеву лавру].
Но среди прочих был еще один… молящийся, которому и самому Иоасафу впору было целовать руку. Это был митрополит Ростовский Филарет. Он так же, как бы, случайно, приехал в обитель молиться.