Вернуть престол

Старый Денис

— А что матушка, дозволила ли мне выйти к мужам? — спросила Ольга.

— Так матушка игуменья и послала меня за тобой, — отвечала Леонтия.

Ксения Борисовна, царевна, пошла к выходу во двор. Именно так, не инокиня Ольга, ибо в Ольге столько царской величественности быть не может, но в дочери царя, присутствие показного величия обязательно. Неудачливая царевна пока еще не смирилась со своей участью. Умом она понимала, что постриг — это все, это конец мирской жизни, но в Московском царстве происходят столь бурные события, что о ней, дочери последнего истинного царя, обязательно должны были вспомнить.

Часто

так бывает, что правление одного государя порицается и осуждается во время того, пока царь правит. Но приходит другой государь и на контрасте, люди идеализируют предыдущее правление. Сколь стонала Русь от поступи опричников Ивана Грозного, но сейчас многие вспоминают то время с пониманием и желали бы вернуть все то, что было тогда.

Борису Годунову, можно сказать, не повезло. Насквозь религиозная страна ему досталась. Хотя где сейчас иное? Разве в той же Речи Посполитой с ее, минимум шестью конфессиями, не стали бы обвинять правителя в богонеугодности, если наступили сплошные неурожайные годы, а царь совершил ряд ошибок при попытках нивелирования голода? Нет, не стали. И в польско-литовском государстве ощущались последствия от извержения вулкана в Перу и там так же, может в чуть меньшей степени, но урожайность оказалась низкой. Только в Речи Посполитой ответственность за решения лежит на всей шляхте из-за ограниченной власти короля, а в Московском царстве, все решения ложатся грузом на правителя.

— Ксения Борисовна! — Татищев Михаил Игнатьевич приветствовал бывшую царицу неглубоким поклоном.

Инокиня Ольга не отвечала, не стала поправлять, что она уже не та, именем которой ее назвал Татищев.

— Мне приятно видеть тебя Михаил Игнатьевич, — произнесла елейным голоском Ольга.

И удивительным было то, что при всей слащавости голоса, нотки царственности слышались и сейчас. Так была воспитана Ксения, ее готовили быть достойной царицей, или королевой, чтобы не было стыдно за царство Московское перед Европой.

— И я рад, что ты в добром здравии и столь же прекрасна, — чуть солгал Михаил Игнатьевич.

Ксения была ранее очень красивой девушкой. Тяжелая темнявая коса, милое, с правильными чертами лицо, темно-карие глаза, в которых можно было утонуть, как в болотной топи. Но главное — стати. Ксения была полна и румяна, что очень ценилось мужчинами в современных женщинах. Сейчас же инокиня Ольга выглядела худоватой, словно та ведьма католическая — Марина. И это при том, что монашеское одеяние уже не особо и скрывало непропорционально большой живот.

— Не к лицу пригожесть невесте Христа! — возразила Ксения, но скрыть довольную улыбку ей было трудно.

Какой женщине не нравятся комплименты, восхваления? А Татищев не был искренен, он лишь справился с первым шагом на пути выполнения своего задания от Василия Шуйского. Теперь Ксения Борисовна должна чуть более доверять Михаилу Игнатьевичу и не станет создавать сложности.

Шуйский выбрал правильного человека для того, чтобы отправить за Ксенией. У бывшей царевны с Михаилом Игнатьевичем были, если не дружественные отношения, то уж точно не враждебные. Именно Татищев был некогда отправлен в Грузию, чтобы договориться о новом сватовстве царевны Ксении. И тогда Ксения Борисовна имела долгий разговор с боярином, передала ему вышитый ручник, чтобы тот мог подарить

это произведение искусства будущему мужу московской царевны.

— Так для чего прибыл, Михаил Игнатьевич? — задала Ольга вопрос.

Игуменья, находящаяся неподалеку, при этом внимательно наблюдавшая за происходящим, нахмурилась. Для нее прибывший боярин был слишком важной фигурой, чтобы с ним вот так фамильярно разговаривать. Татищев привез распоряжение Шуйского наделить монастырь пятью сотнями рублей, а инокиня Ольга строптивость демонтирует.

— Государь Василий Иоаннович желает похоронить батюшку твоего и матушку с братом по чести, как царей, — спокойно отвечал Татищев [Ксения-Ольга, действительно, принимала участие в торжественном перезахоронении Бориса Годунова и семьи, но это было лишь через год после пострига].

Татищев, естественно, не стал говорить о том, что Ксения становится немаловажным фактором в политике. Если с ребенком, что она носит, и можно было решить по-тихому, очень тихому, то теперь, когда тот, кто прикидывается Димитрием Ивановичем, все еще жив, Ксения становится важным рычагом давления на Тульского вора.

Пусть Тульский и не признает ребенка, будет отнекиваться, но в условиях жесткой информационной войны подобное поведение вора поставит того в неловкую ситуацию. Люди часто сочувствуют женщинам, от которых отказываются. Ну а отказ от собственного ребенка? Так не принято, следовательно, поступает подобным образом не русский человек.

«А так он схизмат-папист!» — скажет один обыватель.

«Тогда все ясно, они, паписты, такие,» — ответил бы со знанием дела другой любитель сплетен.

А то, что Ксения беременна, скорее всего, будет объявлено, как и то, что Василий Иоаннович, как истинный христианин возьмет этого ребенка к себе на воспитание, как родного сына.

Все тут гладко, да может способствовать укреплению власти Шуйского. Вот только, победить нужно на поле боя, да убить Тульского Димитрия. Могилевский вор менее опасный, от него вольница и разгул, который все более порицается, а с Тульским порядок, словно он и есть сын Иоанна Грозного.

— Матушка, отпустишь? — спросила инокиня Ольга у игуменьи.

— Отпущу, токмо слово свое скажу. Прости, боярин, напутствие должно мне дать, — сказала настоятельница монастыря, игуменья Зосима.

— Я подготовлюсь к отъезду, — сказал Татищев и пошел к карете.

Именно так, Ксению Борисовну собирались вести в карете, подчеркивая ее статус.

Матушка Зосима отвела Ксению в ее же, инокини Ольги, келью.

— Прочти! И сожги! — сказала игуменья и посмотрела на бывшую царевну.

Зосима рисковала и знала об этом прекрасно, но она умела быть благодарной. Когда выбирали монастырь для Ксении, патриарх Игнатий облагодетельствовал обитель множеством даров, да и сама Зосима стала тогда игуменьей. И только сейчас, когда приехал Татищев, монастырю передали хоть что-то в дар, а до того, с травы на воду и репу перебирались. Не голодно, но и не сытно.

А Ксения читала. То, что она ощущала сейчас, в будущем назовут «Стокгольмский синдром», когда жертва испытывает непреодолимые чувства к истязателю-обидчику. И она, бывшая царевна, ненавидела, но грезила тем, кто назывался Димитрием. Он лишь однажды, во хмели, говорил, что не русский царь, но царственного роду.