Вернуть престол
Шрифт:
Пришли сведения, что Кремль наш, что Пожарский проявил инициативу или своеволие — с этим еще нужно будет разобраться — и ввел подчиненный ему контингент в Москву, но с противоположной нам стороны. В самом городе так же народ лютует и часть городской стражи переходит на сторону восставших, которые, вроде как, ждут меня. Так что можно было предполагать, что и главное сражение, которое так и не было мной выиграно, закончится капитуляцией защитников.
Жаль Пузикова. Мне же сообщили. Нелепейшая смерть. Причем, где-то и по заслугам. Это часть и его вины, что недоучил стрельца, а тот не контролирует
— Преклоняюсь пред тобой, государь, царь Московский, смиренно жду участи. Прошу лишь милости твоей, кабы ратных людей, что наказа не ослушались и вышли с тобой биться, пощадил, — говорил, стоя на коленях, не подымая головы, Хворостинин.
— Служивый человек должен наказы выполнять, кои ему головы дают. Пощажу. Негоже добрых воинов казнить, когда у земли русской угроз вельми много, — говорил я нарочито громко, чтобы слышали многие.
Ну, куда мне устраивать «утро стрелецкой казни»? Приходили слухи, что сбежали Мстиславские. Куда именно, никто не знает, но если не ко мне, так к могилевскому вору или вовсе в Польшу. Шуйского не нашли, тоже сбежал. Этот все больше склонялся к шведам. Если они все бегут, значит, надеются на продолжение сопротивления?
Шуйский придет со шведами, Мстиславский с поляками. Что-то пока не слышно о Крымском ханстве, ногаи. И в этих условиях казнить тысячи воинов? Нет, по гарнизонам службу нести!
Может, и удастся кого-то поймать, но, как оказалось, кони у многих устали. Я направил вестового к Пожарскому, чтобы тот отрядил людей на поиски беглецов. Вряд ли выйдут на Мстиславских и компанию, но Шуйского должны догнать, он недавно ушел, причем, в сторону Пожарского.
— Пусть твои воины рядом идут и будут готовы прикрыть меня собой! — повелел я кассимовскому хану Уразу-Мухаммеду.
Я собирался входить в столицу моей державы. Пока так, с опаской, но уже с гордо поднятой головой и в сопровождении достаточно большого войска.
Пора бы начать что-то делать кроме, как воевать. Дадут ли мне это, займусь ли экономикой и хоть каким-то, но приведением страны в порядок?
Эпилог
Владимир
29 июля 1606 года.
— Михаил Игнатьевич, от чего мы столь долго сидим во Владимире? — спросила Ксения, инокиня Ольга.
— Ксения Борисовна, а разве плохо тебе? Чай веселей, чем в обители. Господи, прости! — Татищев перекрестился.
— Говори, боярин! Вижу я, что тебя почитай второй день что-то гложет. И я замешана в том, — в голосе Ксении звучал величественный тон.
Татищев молчал. Не станет же он говорить, что думает, как именно выторговать и себе прощение у Димитрия Иоанновича и своим родным. Что Ксения в этих думах боярина занимает важное место. Именно дочь Бориса Годунова представлялась Татищева козырем в его руках.
Государь, как только взошел вновь на престол, заявил, что многогрешен и кается. Некоторые люди, что успели донести информацию до Владимира говорили, что Димитрий тоскует и по Ксении. Уж как купчины это поняли, остается загадкой,
— Скажи, Михаил Игнатьевич, что ты от меня скрываешь? — насупилась Ксения.
— Не злись, царевна…- сказал Татищев и даже закрыл рот рукой от того, что сказал нечто страшное.
— Коли ты не отвезешь меня в Москву, я обращусь к владимирскому воеводе и попрошу помощи, — сказала Годунова, ей было приятно слышать царственное обращение.
Татищев хотел использовать Годунову, или, скорее, ее еще не родившегося ребенка в качестве заложника. Семья Михаила Игнатьевича оставалась в Москве и весьма вероятно уже осваивается в пыточной. А потому, нужно их обменять на Годунову.
«А что потом?» — думал Татищев. — «Убегать? Скрываться? Предавать вновь, но уже не царя, весь православный люд, веру? Да и земли отберет царь, боярство отымет. Так что, иначе нужно: уповать на милость государя, но не требовать от него».
— Матушка-царица, заступись! Я же ничего дурного тебе не сделал, да и не супротив государя я пошел, а более супротив Петьки Басманова. Пощади! — говорил Татищев, а Ксения, вдруг, поверила, что так и будет — она станет царицей, несмотря на постриг.
*………*………*
Брянск.
30 июля 1606 года
— Ну, наконец-то, прибыли! Я ж заждался уже! — чуть ли не прокричал Богданко из Орши, встречая весьма представительную делегацию во главе с Михаилом Ивановичем Мстиславским.
Лжедмитрий Могилевский обнял боярина-Рюриковича Мстиславского, потом Трубецкого, Воротынского, никого не обделил вниманием.
— Испейте вина с дороги! — Димитрий пытался проявлять радушие так, как это он понимал.
Нет, с Богданкой до сих пор занимаются, учат неразумного этикету и правилам, но некоторые вещи либо даются, либо не стоит и пробовать.
Мстиславский чувствовал себя униженным, он ехал не сюда, не к лжецу из Могилева, который осадил русский город Брянск и в войске которого почти и нет русских. Михаил Иванович стремился на аудиенцию к королю Сигизмунду, рассказать, как он предан и что готов служить. Хотел в Польшу, но был перехвачен отрядом разгульных людей, что грабили русские земли именем государя.
Мстиславский был уверен, что его Сигизмунд должен принять знатнейших русских бояр. Шуйский сбежал к шведам, значит и у польского короля должны быть свои козыри. Не будет Димитрий Иванович не тульский, но Московский, выполнять те обещания, что давал ранее. И не делать же ставку на лжеца из Могилева? Сигизмунд же разумный политик.
— Пан Меховецкий, когда Вы отпустите нас к Речь Посполитую к королю? — спрашивал Мстиславский на приеме, данного в его честь.
Прием был еще одним унижением, которое приходилось терпеть Мстиславскому. На столе стояли блюда их телятины и гетман Меховецкий сам рекомендовал мясо русскому боярину. И Михаил Иванович ел, как когда-то тоже самое делал в присутствии царя Димитрия Иоанновича.
— Подумайте лучше, пан Мстиславский, что вы можете предложить моему королю? Впрочем, отправляйтесь, но ваши сотоварищи останутся при мне… при государе, конечно, — Меховецкий улыбнулся.