Вернуть престол
Шрифт:
— Я уже сказал, и слово мое крепкое, что сын он мне! — гордо, выпучив грудь, сказал Егор.
— Спаси Христос! — сказала Милка.
— Токмо еще одно сделать повинно — крестить Демьяха. У вас в деревне церквы не было, ты сама говорила, что крестили его, как могли, бабы деревенские. Так что, окрестим. Я уже сговорился, и крестным нам станет Матвей Авсеев сын, да Ульяна-Колотуша, — говорил Егор по аккомпанемент всхлипываний и завываний Милки, она рыдала от своего счастья.
Прибыв в Москву, молодая, почти что семья, два дня скиталась по стольному граду, ночуя на
Вот и отправился Егор и не прогадал. Ему очень понравились люди, которые жили сообща и часто делились друг с другом и новостями, и хлебом, если нужда была. Оказывается, на Руси есть еще места, где не ждешь постоянного набега, а живешь, вдыхая жизнь полной грудью.
— Помогите! Люди добрые! — послышался крик.
— Это голос Ульяны! — всполошилась Милка и покраснела от того, что позволила себе подумать плохо.
В миг, когда Милка поняла, что кричит Колотуша-Ульяна, девушка испугалась, что у Демьяхи не будет крестной матери. А нужно было подумать, как помочь будущей крестной.
— Будь здесь и никуда не выходи! — повелел Егор, а сам забежал в дом, быстро обул сапоги, опоясался поясом с саблей.
— Нет! — запротестовала Милка, расставляя руки, заплакал, игравший в сторонке, на сене, Демьях.
— Отступи, баба! — потребовал Егор, одергивая руки Милки, потом остановился, развернулся и с жаром поцеловал в губы любимую. — Я вернусь!
Улица оживала, все услышали, как кричит Колотуша, которую очень любили и которая была своего рода главной достопримечательностью квартала и тем человеком, вокруг которого объединяются все добрые люди.
— Мама, иди в дом! — требовал Матвей от своей матери на правах пока еще главного мужчины в семье.
— Да, что хошь делай апосля, но я не пойду. Авсея лишилась, рядом с тобой встану, кабы меня рубили, но не тебя! — в истерике кричала Марья.
— Лучше к дядьке Никифору сбегла, дабы он помог, — рассудительно говорил тринадцатилетний Матвей, Авсеев сын. — Что, думала не ведаю я о том, что он сговориться о тебе со мной собирается? Токмо не признает мое старшинство в семье?
— Так четырнадцати годков еще нет тебе, то я признала, как голову семьи, а стрелецкому десятнику не по чину… — оправдывалась, раскрасневшаяся Марья, которая даже не догадывалась, что ее сын в курсе личной жизни матери.
Хотя какая там личная жизнь, так, только сговорились, что были бы не против сойтись.
Ничего более не говоря, Марья побежала к дому Никифора-десятника.
— А, ну, охолони! — кричал стрелец, самый старший из пятерки, что пришла арестовывать Колотушу.
— Ты, стрелец, расскажи людям, почто Ульяну Никитишну, вдову стрелецкую, уводишь!? — потребовал Ермолай, которого уже поддерживал Митька-сирый.
— Отступи, говорю! — уже кричал стрелец.
— Служивый, ты сам-то охолони! —
Милка в это время, глядя на происходящее в щель в заборе, громко молилась Богу.
— А ты пошто с сабелькой? Да ешо и булатной? — удивился один из стрельцов, позабыв про Колотушу.
— То отцовская сабля и я вложу ее, не желаю кровь лить, — сказал Егор и покорил себя, что извлек клинок.
— Ты мне ея отдай! По воле царя, неможно оружие носить, коли не дворянин, или из детей боярских,- чуть закатив глаза, вспоминая формулировки царского указа, говорил стрелец.
— Что тут делаете? — прозвучал зычный, грозный голос Никифора-десятника.
Десятник пришел, да не один, а со своим десятком. Еще вчера пришел приказ всем стрельцам собраться и изготовится к бою. Ранее Никифора не взяли в поход, как оказалось, к Димитрию Ивановичу в Тулу. Стрелец решал свои торговые дела и не поспел к выходу Третьего стрелецкого разряда, головой которого был Данила Юрьевич Пузиков. Вот и оставался Никифор вроде, как не службе, да не приписан к иному разряду. А ведь должен был стать уже полусотенным головой.
— А ты чей такой будешь, какого разряду? — спросил стрелец, глядя на десяток бравых стрельцов, что были в полной готовности к бою.
— Это ты мне скажи! Не видал я ранее тебя! — Никифор рассматривал незнакомых ему стрельцов.
Не так, чтобы много оставалось в Москве стрельцов, чтобы Никифор, претендующий стать и полусотенным головой, не знал десятников.
— Со Старой Русы мы, по повелению государя прибыли седмицу тому, — глядя на решительность и единение стрельцов и московских людей, десятник стрелецкого полка из Старой Русы, Иван Стрелый, не хотел обострения. — Я, мил человек, по приказу. Сказано бабу Колотушу взять за крамолу, что она сеет, вот и берем.
Никифор посмотрел себе за спину, состроив виноватое лицо. Если стрельцы действуют по приказу, то он, служивый человек, ничего и не может сделать.
— За что, токмо за досужие бабьи сплетни? — спросил Никифор.
Разговору двух десятников-стрельцов никто не мешал. Это говорили представители власти, те, кто имел право и применить оружие.
— Подметные письма собирала, да читала их, — объяснил Иван Стрелый.
— Так чего ж, десятник, ты на Лобном месте не взял тех служивых, что всем людям громко читали крамольные письма? — сказал Никифор и задумался. — А сколь они крамольные? Кто ж уже разберет где правда, а где и лжа. Ты отпусти Ульяну. Недосуг нынче с ней возиться. Димитрий Тульский уже недалече от Ходынского поля. Всех стрельцов собирают.
— Так мой полк уже там. А с кожного полка выделили стрельцов, кабы за порядком в стольном граде смотрели, — сказал Иван Стрелый, уже решив, за лучшее, отпустить Ульяну-Колотушу, а прийти за ней позже, уже с сотней стрельцов, чтобы никто не осмелился встать на пути правосудия.
— Дон! Дон! — зазвучали колокола, и вся собравшаяся честная компания не столько увлеклась колокольным звоном, но обратила внимание, что в направлении усадьбы Михаила Ивановича Мстиславского собирается толпа людей.