Вернуться домой
Шрифт:
— Давно уже здесь, в Париже?
Слегка задумавшись, формулируя обтекаемый ответ, Николай сказал:
— В Париже недавно, всего второй год пошел, а вообще, уже давно.
За этой фразой — «вообще уже давно» — стояло, видно, многое. Но расскажет ли? Торопить и подталкивать его на рассказ о себе нельзя. Передо мной сидел явно не рубаха-парень. Как бы подтверждая это, он начал задавать вопросы сам. Его интересовало, что и как происходит в сегодняшней России. Было ясно, что газеты он читает, телевизор смотрит. Слушал внимательно, молча, только изредка задавал вопросы, уточнял. Николай явно
Из этой фразы стало ясно, что человек уехал из страны во второй половине восьмидесятых. Выбрав паузу в моем рассказе, сказал:
— Когда я уезжал — это только начиналось. Это вы все рассказываете про Питер и Москву, а что же происходит в глубинке?
Ну вот, чуть-чуть приоткрылся. Ясно, что парень перебрался за «бугор» не из столиц. Ответил ему:
— Там полный мрак, каждый бьется за себя как может. Далеко никто не заглядывает, главное — выжить.
Николай смотрел в одну точку, куда-то выше моей головы. Тихо спросил:
— Но ведь не все могут биться… нет умения, сил, средств, некому защитить. Так с ними-то что будет?
Ну и что мне ему отвечать? Молча взял бутылку. Налил еще по одной. Прежде чем чокнуться, сказал:
— Давай вот что. Хоть ты и младше меня, но не настолько, чтобы выкать мне. Переходим на «ты», так будет проще. Тем более что рюмки в руках. Согласен?
Он засмеялся:
— Конечно, согласен.
Выпили. Я повернулся к холодильнику, открыл дверцу, хотел достать еще что-то на закуску, проворчал:
— Хорош хозяин. На закусь — черный хлеб и помидоры, подумаешь еще, что у нас есть нечего.
Николай замычал набитым ртом, замахал руками. Проглотив, сказал:
— Не придумывай, мне ничего не надо. И рюмка эта последняя, я ведь за рулем.
— Смотри, тебе видней, но как ты поедешь, две-то ты уже пропустил?
— Во Франции ГАИ нет. Все нормально, спокойно доеду. Вот только плохо, что у вас здесь курить нельзя.
— Это точно! Пошли перекурим, а потом вернемся.
— Да, пошли покурим, и я поеду, мне пора.
Он встал и вышел первым. Пока он «раскланивался» с нашими девчонками, я успел открыть холодильник, достал буханку «Бородинского», сунул в пакет. Вышел следом за ним. Уже в курилке сказал ему:
— Французский язык ты освоил великолепно. Я даже засомневался, что ты русский. Мужик видный, прикид у тебя что надо. Наверняка француженки языку в постели обучали?
Он шутку понял, засмеялся:
— Да нет. По постелям я стараюсь не гулять. Сплю один. Способности к языкам у меня еще с детства, со школы. Память хорошая, и схватываю легко. Наша училка-француженка всегда хвалила меня.
Я продолжил тему:
— Ну да. Хорошие учителя, спецшкола языковая, все понятно.
Он понимал, что я пытаюсь вытянуть его на продолжение разговора. Разговора более откровенного. Понимал и не стал очень сопротивляться. Улыбаясь, протянул:
— Да-а, спецшкола! У меня была особая школа. Школа полуголодного детдомовца.
Улыбка
— Надеюсь, тебе не пришлось заканчивать такую «спецшколу»?
Вот это поворот! Я слегка растерялся:
— Извини! Меня Бог миловал.
Ответил очень тихо:
— За что тебе извиняться? Говоришь, тебя он миловал? А вот меня нет!
В этой тихо произнесенной фразе не было злости, отчаянья, только обреченность. Он резко сменил тему, заторопился:
— Так, сегодня у нас пятница. В субботу я буду занят, а вот в воскресенье подъеду, если ты не возражаешь?
— О чем разговор, буду ждать.
Он протянул руку, прощаясь. Пожимая его ладонь, я не удержался:
— Ну и рука у тебя, вернее, пальцы, как…
Я чуть не брякнул. Вряд ли он был скрипачом. Что-то подсказывало, что и карманником он не мог быть. Память вовремя подсказала и я продолжил:
— Как у хирурга.
Его ладонь слегка дрогнула. Он смотрел на меня пристально, слегка прищурившись. Я добавил:
— Что, угадал?
Николай ответил еле различимо, с хрипотцой в голосе:
— Почти. В Афгане у меня кличка была среди наших ребят — «хирург».
Мы как-то напоролись на засаду, наш парень поймал пулю. От преследования вроде оторвались, но до «вертушки» надо было еще топать и топать. Парня с пулей вряд ли бы донесли живым. Положили его в какой-то расщелине, он был без сознания, на всякий случай зажали рот, держали за руки. После укола старший группы сделал ему разрез. У одного из парней нашлось во фляжке немного разбавленного спирта, ополоснул слегка руки и пальцами ковырялся у раненого в брюшине, пока не нащупал и не вырвал эту заразу. Перевязали и потащили дальше. Парня донесли, потом его отправили в Союз. Вылечился, жив-здоров. Вот после этого я и получил кличку «хирург».
Он отпустил мою руку. Другой я протянул ему пакет:
— Держи, это тебе от нашего стенда.
Взял, заглянул в пакет, засмеялся:
— Вот спасибо, не откажусь! Сейчас приеду домой, за ужином натру корочку чесночком от души. Ну, спасибо, уважили!
Вот теперь я поверил ему, что спит он один, по крайней мере в эту ночь. Зашагал в сторону выхода, обернулся, махнул рукой, крикнул:
— Спасибо! Передай привет девчонкам. Удачи вам, до послезавтра!
Когда вернулся на стенд, одна из сотрудниц удивленно спросила:
— Евгеньич, вы что, с этим парнем полторы буханки хлеба умяли? Можно подумать больше есть нечего!
Пришлось вкратце рассказать им все. Выслушали. Пожалели:
— Вот бедолага-то, соскучился по нашему хлебу.
А закончили мечтательно:
— Мужик-то красавец!
Глава 15
ЛАРЧИК НАЧИНАЕТ ОТКРЫВАТЬСЯ
Субботний день на ярмарках самый суматошный — тяжелый, но и прибыльный. Народу уйма, не протолкнуться. В эту парижскую субботу и мне довелось посидеть «под прилавком». Сидя на корточках, упаковывал покупки, подавал девчонкам пакеты. Поработали на славу, под конец дня не чувствовали ни рук, ни ног.