Вернувшийся к рассвету

Ясный Дмитрий

'Чушки сыкливые. Только на двоих наехал, в харю разок дал и сразу все языки в жопу по засовывали. Ни один в ответку не пошел! Сынки мамкины, черти домашние!'.

Шалый довольно заложил руки за голову и принялся вспоминать разговор с Марко.

Марко, молодой цыган лет двадцати пяти, сидел на бревне у стены гаража мастерской и курил, с усмешкой смотря на приближающегося Шалого.

– Здравствуй, ракол (босяк)! Как твоя нога? Больше не болит? Тырить вещи у людей не мешает?

Шалый скривился. Именно Марко, когда он забрался к ним в дом после очередного побега из детдома и, сложив украденные вещи в сумку, уже перелезал через забор и прикидывал, сколько он получит денег

от продажи шмоток, ловко угодил ему поленом по голени. Соответственно, с подбитой ногой сбежать ему не удалось, и получил он от цыган с лихвой. Попинали ромалы его хорошо, от души, пару раз поднимали на ноги и били с оттягом под дых, вышибая воздух и заставляя, скуля от боли, падать на грязную землю. Скулить-то, Шалый скулил, но в остальном молчал. Рот не раскрывал и только подвывал от боли, понимая бессмысленность воплей вроде: 'Дяденьки, я больше не буду', 'Ой, больно!', 'Отпустите, пожалуйста' и прочей фигни. Цыгане это. Эти к участковому не поволокут, заявление писать не будут. Поэтому он и молчал, терпеливо снося побои, и радовался про себя, что его обрили налысо в детском приёмнике. Иначе, эта злобно шипящая старая карга давно бы все волосы ему выдрала. Но её грязные пальцы с длинными ногтями лишь бессильно скользили по стриженой голове, а глаза Шалый берёг, плотно зажмурившись и прикрываясь руками. Так что, отделался он тогда, можно сказать, легко - ну побили, ну синяков наставили, ерунда! А вот ментам не сдали. Это было для Шалого замечательно, иначе всё, была бы ему 'зелёная' дорога в специнтернат. А так, побили немного, в сарай на ночь закрыли, а на следующий день покормили и даже налили стакан бино, самодельного вина.

Наливал Шалому Марко, он же и начал мутный разговор. Остальные два цыгана - смуглые, кучерявые, как нестриженные бараны, молчали и тяжело смотрели на Шалого положив на стол сжатые в кулаки руки.

– Ты, ракол, очень плохо поступил. Лав мищипо о ромындыр делал, добро наше брал! Совнакуниангрусти - кольцо золотое крал, вещи крал. Совсем ты бинг, чёрт русский! Надо было тебя ментам сдать, но мы с братьями подумали и решили сперва тебя спросить - хочешь к легавым, ракол?

Шалый отрицательно мотнул головой.

– Вот и я братьям так сказал - не хочет он!

Марко глянул и на братьев, несколько секунд смотрел на правого, потом снова налил в стакан вина и принялся дальше разводить Шалого:

– Ты пацан, смелый! В дом к нам забрался, не побоялся, уважаю! Вещей много собрал - наш баро(старший) видел, удивлялся какой ты сильный! Молодец!
– Марко похлопал Шалого по плечу - Но у нас брать не надо! Нехорошо это, у других бери, ракол! Нам приноси, мы тебе платить будем как надо, хорошо платить будем!

– На сброс лоховый подписываете?

Шалый угрюмо посмотрел на дружелюбно улыбающегося Марко.

– Дело тебе, пацан, предлагаем. Хорошее дело. Так что ты сразу говори, что думаешь - если нет, вон удэр(дверь) и иди отсюда. Но к нам больше не приходи - убьём.

Голос правого цыгана был густым и с какой-то нехорошей хрипотцой, словно под бородой у него скрывался на шее шрам, от раны, что повредила горло.

Шалый немного посидел, подумал, с опаской оглядел всех троих цыган, что взирали на него как на лярву какуюи, соглашаясь, кивнул. А чё нет? Какая ему разница кому и где стыренное продавать? Цыганам даже лучше - не сдадут, увезут вещи куда-нибудь далеко и там продадут. Так что ничего он терял, наоборот, место нашел, куда товар сбрасывать, если что.

Вот поэтому он и пришел сейчас снова к цыганам, ненадолго сбежав из лагеря. На вожатых он ложил с прибором - Глистна в постели 'куклу' сделал, да и не любят воспитки с детдомовскими связываться. Идти до цыган было близко - посёлок Зырянка вместе с лагерем находились на одном берегу городского пруда.

– Здоров, Марко!

– И тебе не кашлять, Шалый! Снова из детдома

сбежал?

– Не, я в лагере тут, пионерском. В 'Ленинце'.

Глаза Марко блеснули:

– Что-то принёс?

– Нет, Марко.

Шалый подобрался, придал себе серьёзный вид и, опустившись рядом с цыганом на бревно, закурил вытащенную из пачки сигарету. У Марко он и не подумал стрельнуть, хотя тот и курил сотую 'Яву' с золотыми кольцами у фильтра. Неправильно это будет для серьёзного разговора.

– Надо о цене сперва перетереть бы, а там и будем дальше смотреть, чё там выйдет.

– Ай, молодец, ракол! Настоящий мужчина! Ну, давай, пошли в дом, разговор там лучше вести.

Олег потянулся, с наслаждением хрустнув суставами и покачавшись на стуле, вопросил вслух чайник на переносной одноконфорочной плите:

– А не выпить ли нам ещё какао?

Чайник на прямой вопрос промолчал, но в ответ на небрежное покачивание рукой недовольно булькнул, сообщая, что вода в нем есть и если желаете испить горячего, то он совершенно не против. Олег задумчиво нашарил в кармане коробок, зажег спичку и рассмеялся, глядя на бессильную попытку маленького огонька поджечь чёрный круг электрической конфорки.

– Ну, ты и заработался, приятель!

Он повернул регулятор нагрева и уставился в окно, прислонившись лбом к холодному стеклу. Второй фонарь на центральной аллее не горел, и он сделал себе мысленную пометку сказать об этом завтра Евсеичу, совмещавшему ставки лагерного электрика и плотника. Оконное стекло приятно остужало лоб и хотелось так стоять долго, ни о чём не думать и смотреть в темноту. Но раскрытый журнал календарного плана по физическому воспитанию призывно белел страницами на столе. Вообще-то, заполнять журнал была обязанность физрука, но сам лагерный физрук к этому был неспособен. Не в смысле постоянной его неадекватности, вследствие излишнего употребления своего любимого допинга, просто почерк у Ивана Быкова был настолько неразборчив, что это было чем-то невероятным. Буквы скакали, наползали друг на друга, сливались в вытянутые ленты и написанное им расшифровке категорически не поддавалось. Ваня сопел, наливался дурной кровью, соответствуя фамилии, заглядывал себе под кулак и рвал бумагу, яростно давя кончиком стержня на ненавистный лист. Процесс написания одной строчки для него превращался в настоящую пытку. Он жалобно смотрел на присутствующих при этом и, не выдержавшие мольбы его глаз, люди приходили к нему на помощь, отбирая судорожно зажатую в пальцах ручку. Поэтому Олег размешал ложкой порошок 'Золотого Ярлыка' в ковшике, быстро ухватив за ручку, переставил чайник на подоконник и вывел регулятор нагрева на минимум - стол рядом и сидя за ним, он увидит, когда начнёт закипать какао.

Заполнение журнала продвигалось медленно - всё время крутилось перед глазами лицо кэгэбешника, и снова и снова вспоминался его презрительный взгляд. Олег отодвинул журнал в сторону, чтобы не закапать и отпил сваренного напитка, вспоминая прошедший день.

Сергеич, когда он вернулся в лагерь, сразу же затащил его к себе и, уставившись на Олега, угрюмо спросил:

– Что ты им рассказал?

Не о чём спрашивали, ни что хотели узнать или говорили, а вот так, в лоб, в открытую намекая на его, Олега, стукачество.

– Про тебя?
– Олег прошелся по кабинету, пощелкал кнопками на радиоле, обернулся к стоящему за спиной и сверлящему его взглядом директору лагеря - Про тебя ничего. И ни про кого. На х...й мы им все не сдались, о другом разговор был.

– Тогда о чём спрашивали?
– Сергеич потянул галстук, ослабляя узел, чертыхнулся, полностью стащил удавку с шеи и, обойдя Олега, сунулся в тумбу стола - Будешь?

На полированной столешнице возникла зеленоватая бутылка бренди 'Слынчев бряг'.

– Нет, мне ещё по отрядам идти с проверкой, да и тебе не советую.