Вероника: проект «Горгона»

Гурова Рина

– Что?!!

– Зигфрид, это Вера.

– А! Уже приехала? Извини, я спал. Ого! Десять часов!

– Зигфрид, мы можем встретиться?

– Ну, да. Приходи.

– Когда?

– Хоть сейчас.

Вероника кладет трубку, и покидает кабинет. Захватив свою сумочку из комнаты, она запирает дверь на ключ.

До дома Зигфрида она идет пешком, заодно пытаясь определить, есть ли за ней слежка. С этим у нее возникают сложности: то ли слежение на себя взяли более компетентные люди, то ли большее количество народа не дает ей определить преследователей.

Несмотря на

абсолютную уверенность в правильности своих действий, девушка все чаще чувствует себя довольно неприятно и даже мерзко. Кто бы ей что ни говорил, а она действительно в ловушке, выхода из которой не предвидится. Зачем между ней и политиком произошла та близость? Неужели он хотел этим продемонстрировать свою безграничную власть над ней? Мало ему что ли ее добровольного согласия на сотрудничество? И, главное, как бы изменились их отношения, если бы она сразу сказала «нет»? А еще, неужели, всем мужчинам нужно только ее тело, и она так и будет чьей-то игрушкой? Вероника ловит себя на мысли, что многое отдала бы за того человека рядом с собой, который вернет ей уверенность в себе. У нее возникает желание разорвать тот замкнутый круг, в который ее втянули, отдать себя без остатка, но кому-нибудь другому. Через новый опыт разорвать оковы связавшие ее.

Зигфрид встречает ее с прежним безразличием, как, обычно, всех своих друзей. Он не выпускает из рук стакан с водой, который временами прижимает ко лбу. Девушка выглядит растерянной. После приветствия почти с самого порога, она сражает его вопросом:

– Ты меня хочешь?

Парень удивленно задерживает на ней взгляд, а затем трясет головой, как бы желая избавиться от наваждения.

– Я тебе нравлюсь? Ты меня хочешь?

– Мне говорили вчера не пить пиво после шнапса, – бормочет он, отходя к дивану, а девушка, боясь не сдержать слез, поворачивается к двери. – Стой, Вера! Что с тобой случилось? В прошлый раз ты была совершенно нормальной. Ты, конечно, красивая, сексуальная, но это как-то… неожиданно.

– Прости… – выдыхает она.

– Уже простил, но все-таки? Ты всем себя предлагаешь?

– Нет. – Веронике вдруг становится смешно от своего поступка. Это было очень глупо с ее стороны, но ей повезло, что рядом с ней сейчас оказался именно Зигфрид, а не кто-то другой. – Это была неудачная шутка, – улыбается она. – Решила подколоть тебя. Помнишь, как ты шутил, когда я тебе позировала? Это был мой ответ. Немного неудачный.

– Немного неудачный – это мягко сказано. Ладно, забыто. Как тебе отель?

– Нормальный.

– Я не смог до тебя дозвониться. Мне сказали, что не знают никакую Мейер.

– Странно, – грустно и как-то отрешенно произносит девушка.

– История на этом не заканчивается! Те мои родственники, почему-то решили, что я лично знаком с Марлен Дитрих, но считают неэтичным сообщать мне, как у нее дела. Ради бога, объясни, что там происходило? Там что Дитрих была?

– Да-а, – неуверенно отвечает она. – Она там такое творила, что неудивительно, что меня там никто не заметил! Я вела себя очень скромно, жила в комнате для прислуги…

– Подожди, а почему в комнате для прислуги? Я договаривался с ними на номер.

–

Не знаю, наверное, они отдали тот номер Дитрих.

– Скоты!

Вероника обращает внимание на стопку фотографий на его столе. Заметив ее интерес, Дох покопавшись, передает ей снимок с предпоследнего позирования, где запечатлел ее с сигаретой.

– Удачно получилось. – Комментирует он.

Вероника берет всю стопку и просматривает остальные фотографии. Ее удивляет то, что на большинстве снимков запечатлена симпатичная брюнетка. До ее отъезда Зигфрид несколько раз в разговоре подчеркивал, что подруги у него нет. Пройдясь по комнате, Вероника подходит к мольберту, где с холста на нее смотрит та же девушка в ярких полевых цветах.

– Это из-за нее мне не удалось тебя соблазнить? – немного уязвлено произносит она.

– Отойди от холста, краска еще сырая.

– Ты знаешь, что она красит волосы? На фотографиях видно, что они у нее очень тонкие, так не бывает у настоящих брюнеток. Кожа бледная, глаза светлые – она не брюнетка.

– Эта истина разрывает мне сердце! – иронизирует он. – Ты ревнуешь?

– Нет. Я просто думала, что ты такой же как я, потустороннее сверхъестественное существо, стихия, атмосфера…

– Может быть.

– Тогда зачем тебе такая простушка?

– Она не простушка. В ней столько жизни, авантюризма… Она летчица.

– А у тебя слабость к летчикам?

Зигфрид слегка щелкает пальцами ее по носу. Замолчав, девушка теперь потирает ладонью нос.

– Еще раз скажешь подобное – вылетишь в окно. Думаю, наш разговор наглядно демонстрирует, почему у нас с тобой ничего не может быть?

– Наглядно, – повторяет Вероника. – Как хоть ее зовут?

– Элена.

– Прости меня, – одумавшись, наконец, говорит она. – Твоя летчица, правда, красивая. И цвет волос ей идет. Она даже в летном шлеме будет красивой. Я рада за тебя.

В знак примирения, Дох, по-дружески, обнимает девушку. Легкая ссора полностью стихает, не переходя в скандал. Зигфрид угощает ее кофе, и Вероника пытается поделится тем, что ее беспокоит, и что послужило причиной ее такого странного поведения утром.

– Мне пришлось приехать раньше, – говорит она, взвешивая каждое слово. – У меня есть подруга, она попала в беду.

– Эту подругу тоже зовут Вероника? – догадывается проницательный художник.

– Нет! Я не о себе говорю, дурак!

– Не угадал. Обычно я легко угадываю имена друзей своих друзей, попадающих во всякие сложные ситуации, о которых не с каждым можно поделиться.

– Ее зовут не Вероника! – Девушка вдруг осекается, поняв, что о произошедшем с нею лучше не говорить ни с кем. – Хотя, что я забиваю себе голову чужими проблемами? А ты тут, наверное, все две недели развлекался?

– Смеешься? После того отпуска я вернулся на службу. У меня и минуты свободной не было. Вчера просто повод хороший был у моего товарища – повышение. Сегодня выходной, поэтому я и расслабился вечером. – Внезапно раздается телефонный звонок. Зигфрид подходит к аппарату, снимает трубку и тут же кладет ее на рычаг. Веронике теперь становится ясно, почему с утра ее звонки срывались.