Версаль. Мечта короля
Шрифт:
– Почему? – удивился Роган.
– Воздух здесь наполнен болезнетворными испарениями. Поберегитесь.
– Я воевал вместе с этими людьми. Они – мои товарищи по оружию, – сказал Роган. – И воздух на поле боя был насыщен кое-чем похуже испарений. Так что я рискну.
Он остановился возле молодого солдата, которого мучила лихорадка. Больной то и дело отирал со лба испарину.
– Если не ошибаюсь, ты – барабанщик Бребан, – сказал Роган. – Мы с тобою брали город Рошфор.
Солдат устремил на него воспаленные глаза,
– Никак господин Роган?
– Да. Тебе очень плохо?
Солдат кивнул.
– Вся Франция сочувствует твоим страданиям.
– А король? – спросил солдат, перестав улыбаться.
– И король тоже.
Прежде чем парень успел сказать еще что-то, Роган остановился возле второго, а потом и возле третьего раненого, и каждого он ободрял, каждого старался убедить в том, что король испытывает к ним сострадание.
Салон Войны временно превратился в архитектурную мастерскую. На столе были разложены большие листы бумаги, и сейчас Людовик внимательно рассматривал представленные эскизы. Тщательно продуманные, они свидетельствовали о несомненном таланте их создателя. Королю они понравились. Молодой архитектор Либераль Брюан стоял рядом, готовый дать пояснения по каждой детали.
Дверь распахнулась, и, нарушая этикет, запрещавший входить без доклада, в Салон Войны вошел Роган. На лице играла улыбка.
– Приветствую вас, ваше величество. У меня хорошие новости.
– Говори, – велел король.
– Я навестил пострадавших. Не со всеми, но со многими поговорил. Невзирая на их хвори и страдания, их любовь и преданность вашему величеству не уменьшились. Вскоре они сами устанут от своего дурацкого спектакля с прекращением работы. Сохраняйте твердость, не идите на компромисс, и победа будет за вами.
– Рад слышать, – лаконично ответил Людовик.
– Что ни день, то новое здание? – спросил Роган, заметив эскизы.
Любопытство потянуло Рогана к столу, однако Людовик преградил ему путь. «Это, дружок, пока не для твоих глаз», – мысленно произнес король.
– Государственные дела, – сказал он вслух.
Недовольство, промелькнувшее на лице Рогана, быстро сменилось улыбкой, уже не столь радостной. Молча поклонившись, он вышел.
Людовик вернулся к эскизам Брюана.
– Ваше величество, внутренний двор я бы расположил здесь, а церковь – вот там, – сказал архитектор.
– При всем уважении к вашему таланту, я поменяю их местами, – ответил король.
Брюан наклонил голову, всмотрелся в свой эскиз, затем кивнул:
– Прекрасная мысль, ваше величество.
Обсуждение продолжалось. Кое с чем молодой архитектор внутренне не соглашался, это противоречило его представлениям о зодчестве. Но при своих весьма независимых взглядах, Брюан хорошо понимал: будет так, как пожелает король. Или же Людовик найдет себе другого архитектора.
– Ваше величество, к вам господин Маршаль, –
Под мышкой у вошедшего Фабьена тоже был лист бумаги, свернутый в трубочку. Хмурое лицо главы королевской полиции подсказывало, что он явился с дурными вестями.
– Ваше величество, вот что мои люди нашли в городе.
Людовик развернул бумагу. Брюан скосил глаза и сумел прочитать крупную надпись: «СРАЖАЙТЕСЬ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ И ПРОТИВ ТИРАНА ЛЮДОВИКА!»
Король молча швырнул воззвание на пол и вновь повернулся к столу с эскизами:
– Так вот, Брюан, число колонн в этом месте…
Фабьен смешался. Он предполагал увидеть всплеск королевской ярости, но никак не безразличие.
– Ваше величество, о недовольстве строителей знают не только в Версале. Некто Ле-Рур взял на себя роль их глашатая. Он разъезжает по городам и деревням, собирает таких же недовольных и произносит возмутительные речи, призывая к мятежу. Прикажете вмешаться?
– Нет. Пока рано.
Людовик махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Фабьену оставалось лишь молча недоумевать и молча переживать свои опасения.
Горестные рыдания дочери злили Беатрису и повергали в отчаяние.
– Ну что ты хочешь от меня услышать? – допытывалась она. – Чтобы я тебе сказала: «Не плачь, доченька. Все кончится благополучно, как в сказке»?
– Я даже не знаю, кто я на самом деле! – всхлипывала Софи.
– Ты родилась двадцать один год назад. Я любила тебя, заботилась о тебе и как могла уберегала от всех опасностей.
– Где я родилась? В По?
– Нет. В Ла-Рошели, – неохотно ответила Беатриса.
– А кто был мой отец? Дворянин?
– Он был добрым человеком. Художником. Его погубили репрессии, чинимые королевской властью.
Софи подняла на мать красные от слез глаза. Лицо девушки превратилось в уродливую маску.
– Чем мой отец не угодил королю?
– Своим положением.
– Он что, был преступником? Предателем?
– Хуже. Твой отец был протестантом.
В комнате установилась та мучительная тишина, которая жестоко ранит душу и которую не исцелить никаким бальзамом утешительных слов. Взгляд Беатрисы упал на новую вазу с цветами, украшавшую комод.
– Какие милые цветочки, – равнодушным тоном произнесла Беатриса.
– Тебе, наверное, принесли, – сказала Софи, шмыгая носом и вытирая слезы.
Подойдя к вазе, Беатриса увидела записку, искусно спрятанную между стеблей и прикрытую листьями. Загородив букет спиной, она осторожно достала послание и увидела букву «h».
– И кто же прислал тебе цветы? – спросила Софи.
Беатриса не отвечала.
– Мама, это что, секрет?
– Надо же, опять этот зуб заныл, – сказала Беатриса, уклоняясь от вопроса дочери. – И успокоительная настойка кончилась. Придется пойти к аптекарю.