Версаль. Мечта короля
Шрифт:
– Эти люди – мои бывшие солдаты. Они ходили со мной в атаку и беспрекословно выполняли мои приказы. Быть может, я сумею убедить их вернуться к работе.
Людовик отхлебнул вина из бокала.
– Завтра мы отправимся в лес на охоту.
– Ты игнорируешь мое предложение?
– Да. И я рад, что ты это заметил.
Дыхание Филиппа стало резким и прерывистым, как после быстрого бега.
– Мой дом находится всего в двух с половиной лье отсюда! Если я ничем не могу быть тебе полезен, если у тебя нет для меня никакой достойной должности, кроме должности младшего брата короля, зачем мне оставаться в Версале?
– Я хочу, чтобы ты оставался здесь, – ответил Людовик. – Мое желание – само по себе весомая причина.
Король продолжил трапезу, вонзив нож в кусок оленины.
Мадам де Монтеспан, наблюдавшая за Генриеттой, не выдержала и коснулась ее руки:
– Дорогая, вы за это время не съели ни кусочка. Если отказываться от еды, то у вас не будет сил на другие радости жизни.
– Спасибо за ваше участие, Атенаис, но мне что-то не хочется есть, – устало улыбнулась Генриетта.
– Генриетта, я хорошо знаю эту вашу особенность. Нужно заставить себя съесть что-нибудь, иначе вы можете уменьшиться в размерах и исчезнуть.
Эти слова не заставили Генриетту взяться за еду. Она продолжала смотреть в тарелку.
Обеды в Версале нередко затягивались до самого вечера. Так было и сегодня. Придворные и гости весело болтали, флиртовали и перемигивались. Слышался смех и возгласы. Герцог Кассельский, надевший свой лучший камзол, несколько раз пытался примкнуть к разговорам придворных, но его подчеркнуто не замечали. Тогда он перебрался в дальний угол, где сидел с гордо поднятой головой. Герцог умел владеть собой, и потому недовольство и злость, бурлившие в нем, не прорывались наружу.
А за одним из столов в центре зала Беатриса с гордостью поглядывала на свою красавицу-дочь, отдавая при этом должное баранине и заварному крему. Софи удавалось насыщать не только желудок, но и глаза, которые жадно пожирали блеск и великолепие обеденного зала, а также наряды и драгоценности придворных дам. Ее взгляд остановился на Рогане. Тот, почувствовав, что на него смотрят, улыбнулся и кивнул. Софи, покраснев, отвернулась.
– Мама, помнишь, в детстве ты рассказывала мне разные истории из жизни знати? Ты называла их правдивыми, и я тебе верила. Но почему я должна тебе верить сейчас?
– Куколка моя, ты выбрала неподходящее время и место для подобных разговоров, – отчеканила Беатриса, не переставая улыбаться.
– Кто я на самом деле? – не унималась Софи. – Кто мы такие?
– Тише ты! – шикнула Беатриса, ущипнув под столом дочь. – Неужели ты хочешь все испортить?
– Я хочу знать крупицу правды о себе.
– Этой крупицы, дорогая, было бы достаточно, чтобы тебя повесили.
Софи посмотрела в сторону королевского стола.
– А Шевалье? Он действительно твой кузен или родство с ним – тоже твоя ложь?
– Шевалье верит лишь в то, что находится у него под носом. У него все измеряется выгодой. Пока ему выгодно, он останется нашим другом и сохранит наше положение при дворе… По крайней мере, так было до тех пор, пока король не потребовал подтверждения дворянских титулов.
– Если мы не сумеем его убедить, что тогда?
– Мы будем делать все возможное и невозможное, чтобы выжить.
Софи уткнулась в тарелку, на которой лежали ломтики груши, но слова
Вскоре к их столу подошел улыбающийся Фабьен Маршаль.
– Вы замечательно выглядите, – сказал он Беатрисе, приветствуя ее поклоном.
– Благодарю вас, господин Маршаль, – ответила она, кокетливо поправляя волосы. – Вы очень любезны.
Голос Беатрисы звучал весело и непринужденно. Она тоже умела владеть собой.
Версальский публичный дом находился на самой окраине городка. При всей внешней неказистости и даже убогости, заведение не могло пожаловаться на отсутствие посетителей. Посетителей влекли сюда не только телесные утехи, но и опиумная курильня. Она помещалась в самом конце, в темной комнате с низкими потолками, где пахло выпивкой, дымом, потом и похотью.
Голова Монкура покоилась на коленях толстой шлюхи. Он покуривал опиум, а девица рукой ублажала его «мужскую снасть». Затяжки совпадали с ее движениями. Возбуждение нарастало, пока Монкур не застонал и не выгнул спину, предвкушая кульминацию.
Помимо Монкура и его случайной подружки, в курильне находилось еще несколько мужчин. У каждого на коленях сидело по шлюхе. Но двоим, похоже, было не до их подружек с ярко накрашенными губами. Даже здесь они говорили о делах.
– Вот я – сборщик налогов, – жаловался один другому. – На дорогах по-прежнему разбой, из-за чего король терпит убытки. Но я-то тут при чем? С меня какой спрос? Вон их сколько понабрали, охранничков дорожных. В красивые мундирчики нарядили. А толку? Дорога на Париж как была опасной, так и осталась. Ограбить могут любую карету, любую повозку. Если королевская охрана не может обезопасить дороги, какой здравомыслящий сборщик налогов отважится по ним ездить?
Услышав это, Монкур позабыл про все утехи. Отбросив трубку с опиумом и не обращая внимания на призывы толстухи, он поспешно застегнул штаны и подошел к говорящим:
– Сдается мне, господа, что вам нужна помощь.
– Помощь нам не требуется, – усмехнулся сборщик налогов.
– Я не так выразился, – сказал Монкур, похлопывая его по плечу. – Вам нужна защита.
В зале дворца, где шла карточная игра, было шумно и людно. Придворные, разгоряченные изрядным количеством бокалов вина, стояли возле рулетки, делая ставки и следя за своенравным колесом. Роган, тоже успевший крепко выпить, рассказывал нескольким слушателям давнишнюю историю, которую слушали не только они, но и сидевшие поблизости король и мадам де Монтеспан.
– Мы заблудились в лесу и набрели на хижину, где рассчитывали подкрепиться и спросить дорогу, – говорил Роган. – Там жили сестры-крестьянки, которые и понятия не имели, кто мы такие. Но когда его величество их просветил, эти простые создания смотрели на нас так, будто мы свалились с луны.
Собравшиеся засмеялись.
– Сестры согласились нас накормить и напоить, а также показать дорогу. Но при одном условии: если мы… как бы это поделикатнее выразиться… если мы их… обслужим. Да вот только… – Роган сделал паузу и подмигнул дамам. – Только одна была прыщавая и беззубая, а вторая – с жутко кривыми ногами.