Вершители Эпох
Шрифт:
Проход впереди морщился светом, застилая им своё иллюзорное лицо от серости зала и открывая глазам гладкую мраморную стену, стекавшую лавинами с самых верхов, захлёстывающую и отпускающую передние слои, затекающую в проход и расползающуюся где-то там, шурша и поскрипывая. Она не знала, чем манил её проход, но это точно было что-то важное, что-то, от чего она не смогла бы отказаться, даже если бы захотела. Возможно, вопросы, на которые она ещё не нашла ответов, возможно, прошлое, которое уже их нашло, а может, что-то более глубокое, гораздо глубже чем этот потёртый штиль на кафеле, разлетающийся на брызги от быстрого шага затёкших ног. Хотелось побежать, но не давала накатившая усталость, впиваясь в кожу ледяным дыханием сквозняка и заставляющая со всей силы открывать и протирать глаза, чтобы не дать вымотанному организму уснуть на полпути. Проход, казавшийся таким доступным, всё уплывал от неё, как мираж, растворяясь волнами в завихрениях капель и ветра, но она продолжала цепляться за образы, собирая исчезающее по кусочкам, возвращая видение к осязаемому, в тот мир, где она должна была во что бы то ни стало его увидеть. Ей это было нужно, это было то, чего она хотела, и это стремление помогало, подталкивало вперёд, когда даже сам храм, то и дело разгоняющий чернотой образы, был против.
В один миг проход будто сам окутал её, забрал, коснулся потускневшей кожи слепяще-белыми лучами, сдирая ошмётки обволакивавшего пыльного кокона зала. Вайесс прикрыла рукой
Мысль резко резанула расслабившийся мозг, отдавшись звонким ударом по черепу, когда она осознала, что уже находится по пояс в воде: «Такое уже было». Память резко вскрылась, взорвавшись образами и лицами умирающих, мозг заполнился словами, перемешивающимися со звуками и предсмертными криками так сильно, что закладывало уши. Она посмотрела вниз, прижимая голову к груди и стараясь утихомирить разбушевавшийся разум, но делать этого не стоило — глаза окунулись в воду, соприкоснулись с её глазами, с самим существом прозрачного кипящего котла, заставляющего тело повиноваться и опускаться всё ниже, пока пламя костра обжигало голые пятки. Из-под воды отражением на неё смотрела она сама — скукожившееся, выцветшее, вытянутое лицо, сально-чёрные немытые волосы, серо-мёртвые глаза, испорченный выпирающими скулами рот. «Нельзя, чтобы это случилось ещё раз» — слова обожгли настоящей болью и выбросили её из воды, уже доходящей до самой шеи и норовящей захлестнуть лицо. Вайесс судорожно вдохнула, зачерпнув вместе с воздухом немного жидкости, оказавшейся на вкус как растаявшее желе, но почувствовала, как со словами в тело возвращается контроль — не зала или бассейна, а её, собственный. Вайесс зацепилась руками за край и подтянулась, поднимаясь на локтях и закидывая наверх больные, отяжелевшие от мокрой одежды, непослушные ноги. Пока пот стекал рекой, выводя проникшие внутрь токсины вместе с влагой, она лежала на спине, раскинув уставшие руки и смотря вверх, в пустоту понемногу рассеивавшегося, горячего пара. Перед глазами снова проносилось прошлое, ломая все понастроенные опоры. Они были здесь — все «счастливчики» — израненные, перекушенные надвое, обезвоженные, обгоревшие, и смотрели вверх вместе с ней, ничего не говоря — всё было понятно без слов. Они были мертвы, а она… надеялась, что пока нет. Под её рукой, сжимавшей звезду, разливалось небольшое пятно крови, пенящееся и кипящее в вылившейся ядовитой воде.
— Ты ещё здесь?
Знакомый голос вывел её из ступора, заставил поднять тело на онемевших локтях. Сомнений быть не могло — это был Её голос, значит, она где-то рядом, значит, ещё не всё потеряно. Вайесс с трудом поднялась на ноги, хрустнув коленями, и судорожно огляделась, пытаясь рассмотреть хоть что-то в плотном паровом занавесе. Макри стояла на другой стороне бассейна, сложив руки на груди и нервозно улыбаясь. Нет, это была не она — только образ, последнее воспоминание, потому что левой верхней, сгнившей в пустыне части головы не было, как и тогда. Зато на месте были волосы и всамделишная, но немного грустная ухмылка, придававшая даже этому образу ностальгический шарм.
— Уходим вместе или ты остаёшься? — мягко, почти шутливо произнесла она.
— Смотря, что ты хочешь… — с той же интонацией ответила Вайесс, еле выдавив из иссушенного лица подобие выражения.
— Я уже ничего не хочу, подруга, — бросила она. — Когда один лист опадает, он освобождает место для другого, и новый — всегда лучше старого. Одни люди умирают, другие занимают их место в мире. Это закон, да…
— Когда ты успела стать такой умной? — Вайесс, улыбнувшись, сделала тяжёлый шаг к бассейну, но Макри жестом остановила её.
— У меня было время подумать, а у тебя его может и не быть. Я просто прошу тебя делать только то, что ты и правда хочешь, а не то, что тебе навязывают это место или я, — Макри тяжело вздохнула и с тревогой посмотрела куда-то в сторону. — Ты напугана, не знаешь, что делать дальше…
— Я… — Вайесс потупила взгляд, — …ведь умерла, да?
— Пока нет, но вполне можешь. Поэтому нужно понять, что… даже на нас твоя жизнь не заканчивается. Твоя жизнь — она твоя, понимаешь? — Макри замялась, перестукнув пальцами по локтю, как будто опаздывала. — Она не принадлежит ни Пустоши, ни Арденне, ни этому месту, ни мне или кому-либо ещё. Поэтому найди, что дальше, ладно?
— Ладно…
— Мы договорились? — Макри обернулась, смотря через плечо на застилаемое паром исхудавшее, измученное лицо.
— Договорились. И… спасибо… — твёрдо ответила она. Макри не обернулась, уходя за горизонт, куда взгляд уже не доставал. Вайесс потянулась к ней рукой, на глаза навернулись сухие слёзы, и только то, что она вовремя спохватилась, спасло её от падения в бассейн.
— Жить… так интересно…
Слова медленно эхом пронеслись по комнате, отскочив по нескольку раз от каждой из стен, гулом застревая в ушах, как ненавязчивый шёпот, но сейчас он казался частью её сути, частью того, что Вайесс называла «я». Это было нечто настоящее, и в то же время ушедшее, собранное из сотен мелких паззлов — из слов, движений, жестов, взглядов, поступков и… смертей. Она видела, как становятся на места, протягивая чистые руки, заполняя пробелы в её сознании, Корас, Мэл, Келли, Макри. Она протягивала свои, касалась пальцев, ладоней, запястий… Они не звали её с собой, только держали, не давая утонуть, увязнуть в воспоминаниях, одновременно притягивая и отстраняясь. Вайесс видела их улыбки, видела, как хищно и в недоумении поднимают головы голодные люди из одних костей и кожи, наблюдая за плавными движениями призраков, как по-доброму смотрят эти совсем живые глаза. И она отходила назад, вторя одному только слову «отпусти», паром вылетающему из закрытых губ, она отпускала, оставалась, а они уходили. Но грустно не было — теперь это был её мир, а они… уходили в куда более скучный, и наверняка, красивый. Рука разжалась и выпустила звезду, со звоном покатившуюся в бассейн и упавшей на самое дно, глухо ударившись концом о тонкий кафель.
***
Под кожей нежно шелестел песок, подгоняемый ветром, охлаждающим разгорячённое тело. Странно,
Он сидел молча, в одной позе, прислонившись к камню, закинув ногу на ногу, и напряжённо, но уверенно скрестив руки на груди. В одной из рук, насаженный на ветку, болтался кусок мяса. Взгляд, ни разу не отрываясь, был направлен только на огонь — он смотрел, как перекатываются углём сгоревшие поленья, как меняется пламя, подвинутое и распалённое движениями воздуха, как медленно, но верно костёр тухнет, разгораясь всё ярче в попытке снова разжечь новые искры, в желании заполнить собой любую отданную ему жертву. Дрова рассыпались белым углём, обращаясь в золу, оседающую снизу и поддерживающую горение, треща и надкалываясь расползающимися трещинами красного и жёлтого. Чёрная одежда мужчины, казалось, впитывала в себя пламя, не давая подобраться ближе, осветить себя, оставляя открытым только лицо и вздувшиеся костяшками и голубоватыми венами сильные кисти. На вид ему было лет тридцать пять, но Вайесс, наверное, дала бы даже больше — тени старили его, выделяя морщины на изрезанном от напряжения прожилками лице. Кое-где розовели шрамы — в основном на руках и на шее — для тех, кто исследует Пустошь, этот знак означал либо глупость, либо многолетний опыт. Вайесс казалось, что к нему применимо никак не первое. Всеми чертами лица — немного крючковатым носом, близко посаженными густыми бровями, аккуратно вырисованными скулами и подбородком, редкой небритой щетиной, тёмными волосами с проседью — он ничем не отличался, но глаза… Кто-то ей говорил, что глаза — зеркало души и отражение сути человека. Для него сами глаза и были душой — разлетающиеся на осколки красного, синего, белого, но в основном… серые, как зимнее небо в плохую погоду, как выцветший песок под костром, как пар от дыхания в лютый мороз, как туман чёрных проходов, что она видела там, в ином месте, в бесконечных пространствах Храма. Это были глаза учителя и глаза ученика, глаза отчаяния и мужества, смерти и жизни, что находится за ней. Это были глаза не человека. Всем своим существом: положением тела, наклоном головы, взглядом в одну точку — он что-то внушал ей, что-то подсознательно въедавшееся в корку мозга как идеальный образ, идеальное стремление. Он был стрелой, направленной к небу, словно все звёзды стремились сейчас всего к одной точке над его головой. Он собирал вокруг себя само пространство, закручивая его в спираль одной мыслью, и от этого становилось трудно дышать и видеть. Это была его безумная, горящая всполохами жара энергетика — он был победителем всего, что вокруг, словно говоря миру что-то, от чего тот ужасался и забивался в угол в страхе и благоговении.
Что-то всё ещё дремало внутри него, скованное неподвижностью суставов и глаз, но одно движение — мягкое, плавное, будто сам воздух поддерживал его — и оно вышла наружу, разрывая цепи медитации, взметнулось вверх языками костра, запылавшего ещё ярче. Он приблизился к огню, и во взгляде на секунду, лишь на мгновение блеснул интерес, дремавший до этого в небытие. Он протянул разжавшиеся пальцы — медленно, словно прорезая воздух невидимыми остриями, пока огонь не начал лизать палку с мясом и кожу, огибая и въедаясь в неё сплошным потоком разрушения и безразличия. Вайесс наконец смогла рассмотреть одежду незнакомца — порванный плащ, откинутый капюшон и маска, защищающие от песчаных бурь, обтягивающая куртка, соединённая с такими же штанами и ботинками — всё заурядно, но сплетено из необычной формы частей, напоминающих… Это была чешуя, «кожа ящерицы», о которой рассказывают в историях старожилы, которую видела Макри тогда, перед входом в старый город, значит… Одежда окончательно развеяла её сомнения, которых и так почти не осталось, после того, как она посмотрела на него в первый раз. Рука медленно темнела, наливаясь красным и чёрным, становясь похожей на кусочек расплавленного солнца, отколовшийся и упавший в протянутый ему сосуд. Кожа начала лопаться от ожогов, оголяя обожжённое мясо, но Бог Пустоши не реагировал. Он медленно раскрыл руку, уронив мясо в костёр, и развернул обгоревшей частью, медленно подняв вверх оставшийся от неё догорающий слой угля. Он несколько минут смотрел, как языки медленно умирают, не находя подпитки, потом резко опустил руку в песок, закопав всю сгоревшую часть и присыпав сверху. Из-под ямки пошёл дым, и запах плавленой плоти донёсся до Вайесс, сразу закрывшей рукой рот и нос от зловония. Там что-то происходило, там, куда он бессмысленно вглядывался, высматривая одному ему ведомые детали, что-то важное и одновременно несущественное. Бог Пустоши вытащил руку, обагрённую кровью и холодной землёй, и чёрные, закоптелые части начали сами отпадать, оголяя зажившую, двигающуюся, как ни в чём не бывало, кисть, пока одна за другой не откололись полностью, оставив на холодном песке слой мёртвой золы, а на руке — слой белёсой обновившейся кожи.