Весь Дэн Браун в одном томе
Шрифт:
Лэнгдон заглянул в глубокие зеленые глаза Софи.
— Значение того, что написал ваш дед, все время было перед нами. И он оставил нам достаточно ключей и намеков, чтобы понять это.
С этими словами Лэнгдон достал из кармана пиджака шариковую ручку и переставил буквы в каждой строке. На вид идола родич! О мина зла!
И получилось у него вот что:
Л(е)онардо да Винчи! Мона Лиза!
Глава 21
Мона Лиза…
Стоявшая на лестничной площадке Софи так и застыла от изумления, словно забыла, что им надо как можно скорее бежать из Лувра.
Простота
В детстве дед часто использовал анаграммы для улучшения ее английского правописания. Однажды он написал слово «планеты» и сказал, что из тех же букв, только в другом порядке, можно составить девяносто два слова разной длины. И Софи провозилась целых три дня с английским словарем, пока не нашла их все.
— Просто не представляю, — сказал Лэнгдон, разглядывая распечатку, — как это вашему деду удалось создать столь замысловатые и практически почти точные анаграммы буквально за несколько минут до смерти?
Софи знала объяснение. Она припомнила, что ее дед, любитель искусств и замысловатых игр в слова, еще с младых ногтей развлекался составлением анаграмм из названий знаменитых произведений искусства. Мало того, одна анаграмма даже доставила ему немало неприятностей, когда Софи была еще совсем маленькой девочкой. Соньер давал интервью какому-то американскому искусствоведческому журналу и, чтобы выразить свое неприятие модернистского движения под названием «кубизм», назвал шедевр Пикассо «Les Demoiselles d'Avignon» [128] анаграммой: «Vile meaningless doodles». Поклонники Пикассо были далеко не в восторге.
128
«Les Demoiselles d'Avignon» — «Авиньонские девушки»; анаграмма: «Vile meaningless doodles» — «Мерзкие бессмысленные болваны».
— Возможно, дед составил анаграмму Моны Лизы давным-давно, — сказала Софи Лэнгдону. И сегодня был вынужден воспользоваться ею как кодом. Она вздрогнула: казалось, голос деда доносится до нее из преисподней.
Леонардо да Винчи!
Мона Лиза!
Почему его последними словами стало название знаменитейшей в мире картины, она не понимала. В голову приходило лишь одно объяснение, причем весьма тревожное.
То не были его последние слова…
Должна ли она теперь навестить «Мону Лизу»? Может, дед оставил там какую-то информацию? Что ж, вполне вероятно. Ведь знаменитое полотно висело в Саль де Эта — отдельном маленьком зале, попасть куда можно было только из Большой галереи. Теперь Софи со всей ясностью вспомнила: двери в этот зал находились всего в двадцати метрах от того места, где нашли убитого куратора.
Он вполне мог добраться до «Моны Лизы» перед смертью.
Софи окинула взглядом лестничный пролет и почувствовала, что ее раздирают сомнения. Она понимала: прежде всего надо вывести Лэнгдона из музея, причем чем быстрее, тем лучше. И одновременно интуиция подсказывала ей совсем другое. Снова нахлынули воспоминания. Софи, еще совсем маленькая девочка, впервые приходит в Лувр. Дед приготовил
— Она находится чуть дальше, — таинственным шепотом заметил дед, взял Софи за маленькую ручку и повел через пустые залы и галереи музея.
Тогда девочке было шесть. Она чувствовала себя маленькой и ничтожной, разглядывая огромные помещения с высокими потолками и натертый до ослепительного блеска пол. Пустой музей — они разгуливали по нему уже после закрытия — пугал ее, но она старалась не подавать виду. Лишь плотно сжала губы и вырвала ладошку из крупной руки деда.
— Вон там, впереди, — сказал Соньер. Они подходили к самому знаменитому залу Лувра. Дед чему-то радовался и был немного возбужден, а Софи больше всего на свете хотелось домой. Она уже видела репродукции «Моны Лизы» в разных книжках, и эта картина ей совсем не нравилась, ничуточки. И она не понимала, с чего это все так ею восхищаются.
— C'est ennuyeux, — пробормотала Софи.
— Скучно, — поправил ее дед. — Французский в школе. Английский дома.
— Le Louvre, c'est pas chez moi! [129] — упрямо возразила она.
Дед засмеялся:
— Ты права. Тогда давай говорить по-английски просто ради забавы.
Софи капризно надула губки и продолжала шагать дальше. И вот они вошли в маленький зал. Она обвела глазами помещение. Пусто, лишь справа, в центре стены, освещенное пятно. Продолговатый портрет за пуленепробиваемым стеклом. Дед остановился в дверях и жестом велел ей подойти к картине.
129
Этот Лувр не для меня! (фр.)
— Ступай, Софи. Не так много людей удостоились чести побыть наедине с этой дамой.
Софи медленно двинулась через комнату. После всего того, что слышала о «Моне Лизе», девочке казалось, что она приближается к королевской особе. Встав перед пуленепробиваемым стеклом, Софи затаила дыхание и подняла глаза.
Девочка не знала, какие чувства будет испытывать, глядя на знаменитую картину. Ну уж определенно не такие. Ни малейшего изумления или восхищения. Знакомое лицо смотрело на нее точно так же, как со страниц книг. И Софи молча стояла перед полотном — ей показалось, длилось это целую вечность, — в ожидании, что наконец что-то должно произойти.
— Ну и как? — прошептал дед и остановился рядом с ней. — Хороша, не правда ли?
— Уж больно она маленькая.
Соньер улыбнулся:
— Но ведь и ты у меня тоже маленькая. И тоже красавица.
Никакая я не красавица, подумала Софи. Она ненавидела свои рыжие волосы и веснушчатое лицо. К тому же она была выше и сильнее всех мальчишек в классе. Взгляд ее снова вернулся к «Моне Лизе», и она покачала головой:
— Она даже хуже, чем в книжках. Лицо какое-то… brameux.
— Затуманенное, — поправил ее дед.
— Затуманенное, — повторила Софи, зная, что разговор не будет иметь продолжения до тех пор, пока она не запомнит это новое, прежде незнакомое ей слово.
— Этот стиль письма называется сфумато, — сказал Соньер. — Очень сложная техника, такого эффекта трудно добиться. Леонардо это удавалось лучше, чем всем другим живописцам.
Но Софи совсем не нравилась картина.
— Она так смотрит… будто знает то, чего не знают другие. Как дети в школе, когда у них есть секрет.