Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
Всякий раз, когда он закрывал глаза, в памяти возникали пятна крови, разрезанная шея, отблеск ножа.
Очень долго Дэвид просто лежал с открытыми глазами, выглядывая из их укрытия в окружающий мрак. На противоположном берегу реки стала различимой округлая скала, высвеченная из темноты луной. Дэвид стал всматриваться в нее и сам не заметил, как его потянуло ко сну.
Так, но что же делает Катсук?
Поплотнее закутавшись в спальник, Дэвид подполз к выходу и высунул голову: холод, повсюду плывут клочья тумана, мокрая серость, заполненная бесформенными очертаниями — и больше ничего. Казалось,
Куда пошел Катсук?
Мужчина возник совершенно неожиданно. Он вышел из тумана, как будто прорвал завесу. Индеец подал Дэвиду ковшик, сделанный из древесной коры: «Выпей это».
Мальчик послушался, но у него так сильно тряслись руки, что часть молочной жидкости выплеснулась на подбородок. Напиток пах травами, вкус горький. Мальчик отпил. Сначала во рту было холодно, затем как огнем обожгло. Дэвид конвульсивно сделал глоток, и его чуть не вырвало. Дрожа всем телом, он прижал к себе ковшик.
— Что это было?
Катсук снял с плеч мальчика спальник, стал его сворачивать.
— Это питье Ворона. Я приготовил его вчера вечером.
Получившийся сверток он сунул в рюкзак.
— Это виски? — спросил Дэвид.
— Ха! Где бы я взял хокватское питье?
— Но что…
— Это сделано из кореньев. Там есть «чертова дубинка», она даст тебе сил.
Катсук сунул руки в лямки рюкзака, встал.
— Пошли.
Дэвид выполз из их временного убежища, поднялся на ноги. Как только он выбрался, Катсук вышиб подпорную ветку. Домик из коры упал, подняв тучу золы из кострища. Катсук взял ветку, подошел к звериной норе, что была неподалеку от их убежища и смел весь мусор так, будто весь беспорядок наделал тут зверь.
От питья в желудке у Дэвида родился излучающий тепло комок. Мальчик почувствовал себя совершенно свежим, в нем бурлила энергия. Он даже зубами стучать перестал.
Катсук отбросил палку, которой взрыхливал землю и сказал:
— Держись поближе ко мне.
И он погрузился в туман, обойдя нору.
Дэвид задержался, чтобы поднять камушек — уже третий, чтобы отметить третий день — а еще, чтобы оставить на мягкой земле след. Но Катсук тоже остановился, следя за ним.
Обойдя нору, мальчик поднялся к своему захватчику. Индеец повернулся и продолжил подъем.
«Почему это я иду за ним? — удивлялся Дэвид про себя. — Я мог бы убежать и спрятаться в тумане. Но если он найдет меня, то убьет. Нож все еще у него.»
Мысли его вернулись к окровавленному бородачу.
«Он обязательно убьет меня. Он сумасшедший.»
Катсук начал что-то декламировать на неизвестном Дэвиду языке. Скорее всего, это была какая-то песня, в которой некоторые слоги повторялись снова и снова.
— Прибацанный индеец, — пробормотал мальчик.
Но сказал он это тихо-тихо, чтобы Катсук не услыхал.
Глава 16
Вы уже поняли, насколько огромна и безлюдна площадь, занимаемая Парком, в особенности Дикие Земли. К слову, нам известно, что здесь разбилось, самое малое, шесть маленьких самолетов. Мы их до сих пор не нашли, хотя поиски ведутся до сих пор. Мы до сих пор ищем! А ведь это вам не иголка в стоге сена.
— Ты зачем поднял этот камень? — спросил Катсук.
В левой руке Дэвида было четыре камушка.
— Чтобы считать дни. Мы идем уже четыре дня.
— А мы считаем ночи, — сказал индеец.
Катсук внутренне дивился, пытаясь постичь эту важную для хокватов вещь. Четыре камня за дни или за ночи, какая для хоквата разница? Ночь и день были для племени этого мальчишки всего лишь разделом между уровнями страха.
Теперь они сидели уже в другом укрытии из коры, которое построил все тот же Катсук, заканчивая поедать последние куски куропатки, изловленную опять же Катсуком. Свет им давал небольшой костерок в центре их домика. Огонь отбрасывал багровые тени на шершавые стенки, отблескивал на узлах свитых ивовых прутьев, что поддерживали каркас.
Снаружи было уже совсем темно, но рядом был маленький пруд, в котором только что отражалась расплавленная медь заката. Теперь же он заполнился пойманными звездами.
Катсук поймал куропатку на громадной тсуге, что росла возле пруда. Сам он назвал это дерево насестом. Вся земля под ним была белой от перьев. Куропатки садились спать на ветках, и Катсуку удалось схватить одну из них длинной палкой с петлей на конце.
Дэвид сыто отрыгнул, вздохнул довольно и бросил последнюю косточку в кострище, как требовал того Катсук. Утром и кострище, и кости надо будет закопать.
Индеец настелил на землю кедровых веток и накрыл их спальным мешком. Он сунул ноги под спальник, направив их к угасающему огню, и сказал:
— Все. Давай спать.
Дэвид переполз вокруг костра, залез под спальник. Тот был сырой, потому что не было солнца, чтобы хорошенько его высушить. От ткани исходил кисловатый, прелый запах, смешивающийся с дымом, горелым жиром, вонью пота и ароматом кедра.
Костер догорал, в нем оставалось только несколько угольков. Дэвид чувствовал, как вокруг него смыкается ночь. Звуки облеклись в странные, страшные формы. Ему было слышно, как скрипят кедровые иглы. Это место, с его запахами, звуками и формами было настолько непохожим на привычную для него жизнь, что он даже пытался перенести на него знакомые ему впечатления прошлого времени. Только из памяти извлечь удавалось немного: скрежет машин, проезжавших по металлическому мосту, городской смог, духи своей матери… а больше и ничего. Теперь одни воспоминания заменялись другими.
Совершенно незаметно он пересек границу, отделяющую бодрствование от сна. Над ним нависло гигантское лицо. Оно было очень похоже на лицо Катсука — широкое, с выдающимися скулами, с широким ртом и гривой тонких черных волос.
Губы на лице зашевелились и сказали: «Ты еще не готов. Когда это случится, я приду за тобой. Молись, и твое желание будет исполнено». Губы сомкнулись, но голос все еще продолжал: «Я приду за тобой… за тобой… тобой!..» Слова отражались эхом в голове мальчика и наполняли ее страхом. Он проснулся, дрожа, весь в поту, с чувством, будто голос все еще разговаривает с ним.