Весь Карл Май в одном томе
Шрифт:
— Вот тебе на! Только гринхорн может нести такую чушь! Свободны и счастливы! Ляпнет же такое! Я буду благодарить Бога, если вообще доживу до вечера!
— Дорогой Сэм! Неужели вы до сих пор не убедились, что я не такой уж гринхорн?
— Вы говорите таким тоном… Неужели что-то придумали?
— Конечно.
— Что? Когда?
— Вечером того дня, когда бежали Виннету и его отец.
— Это тогда вы придумали? Ну, значит, сейчас вашей выдумке грош цена, не могли же вы тогда предвидеть столь прекрасную гостиницу и столь приятное обслуживание. Ну а как выглядит ваша
— Это прядь волос.
— Прядь волос? — удивленно повторил Сэм. — С вами все в порядке? Головка не болит? А может, какой винтик из нее потерялся?
— Да нет. Все в норме.
— При чем тогда прядь волос? Драгоценная прядь волос вашей возлюбленной, которую сейчас, когда нам грозит смерть, вы пожертвуете апачам?
— Это волосы мужчины.
Бросив на меня взгляд, полный сострадания, Сэм покачал головой и сказал:
— Дорогой сэр, сдается мне, у вас не все дома. Не иначе осложнение после болезни. Значит, прядь, чтоб мне лопнуть, находится на вашей голове, а не в кармане, и я все равно не понимаю, как она спасет нас.
— Зато я понимаю, этого достаточно. Слушайте внимательно, еще до начала пыток меня отвяжут от проклятого столба.
— Гринхорн — неисправимый оптимист. Почему это, интересно, вас отвяжут?
— Мне придется плавать.
— Плавать? — Сэм смотрел на меня, как психиатр на пациента.
— Да, именно плавать, а как, скажите на милость, плавать у столба? Придется меня развязать.
— Гром и молния! Кто вам это сказал?
— Виннету.
— И когда вы совершите свой заплыв?
— Да вот сейчас.
— Это замечательно! Раз Виннету сказал, значит, вам дадут возможность бороться за жизнь. Проблеск надежды и для нас.
— Я тоже так думаю.
— Не могут же они поступить с нами иначе, чем с вами. Может, еще не все потеряно?
— Конечно! Будем бороться и спасем наши жизни.
— Я не столь самоуверен, к тому же, в отличие от вас, мне кое-что довелось слышать об изощренных испытаниях, какие придумывают индейцы. Но мне известны случаи, когда белые добивались свободы. Вы учились плавать, сэр?
— Да.
— И научились?
— Думаю, не уступлю индейцу.
— Опять самомнение. Они плавают как рыбы.
— А я как выдра, которая охотится на рыб.
— Да уж, наш пострел везде поспел… и преуспел.
— Да нет же, просто я всегда любил плавать. А вы? Знаете ли, например, что плавают стоя?
— Да, приходилось слышать.
— А вы умеете так плавать?
— Да нет, даже и не видел.
— Возможно, увидите сегодня. Если испытание будет заключаться в плавании — я выиграю!
— Желаю удачи, сэр! Надеюсь, и нам предоставят такую возможность. Это все же значительно приятнее, чем висеть на столбе. Лучше погибнуть в бою, чем под пытками.
Никто не вмешивался в наш разговор. Виннету, не обращая внимания на нас, беседовал о чем-то с отцом и Тангуа. Стража, доставившая меня, занялась наведением порядка среди зрителей, обступивших нас полукругом.
В первом ряду усадили детей, за ними стояли девушки и женщины, среди которых я заметил Ншо-Чи. Она пристально смотрела на меня. Дальше занимали места юноши, а
Инчу-Чуна, который до сих пор разговаривал с Виннету и Тангуа, вышел на середину и громким голосом, чтобы всем было слышно, сказал:
— Выслушайте меня, мои краснокожие братья, сестры и дети, и вы, воины кайова!
Инчу-Чуна сделал паузу, дождался полной тишины и продолжал:
— Бледнолицые — враги краснокожих мужей. Редко среди них встретишь человека, который питает к индейцам дружеские чувства. Благороднейший из таких белых прибыл к апачам и стал их другом и отцом. Мы звали его Клеки-Петра, Белый Отец. Все мои братья и сестры знали и любили его!
— Хуг! — прозвучал громоподобный клич согласия.
Вождь продолжал:
— Клеки-Петра учил нас многому, о чем мы раньше не ведали и что пригодилось нам потом. Он говорил нам о Великом Духе, который завещал людям с красной кожей и белой кожей быть братьями и жить в мире и согласии. Но разве белые исполнили его волю? Подарили нам мир? Нет. Пусть скажут мои братья и сестры!
Громким «хуг!» собравшиеся подтвердили его слова.
— Они пришли украсть нашу землю, а нас — истребить. И они делают это, потому что сильнее нас. На просторах прерий, где носились стада бизонов и мустангов, они построили большие города, источник всяческого зла. Через леса и прерии, где раньше охотились индейцы, сегодня несется огненный конь и везет новые полчища наших врагов. Краснокожий бежит от него в глушь, мечтая об одном — спокойно умереть от голода. Но и туда добрались бледнолицые, и там, на землях индейских мужей, они строят новые дороги для огненного коня. Мы встретились с этими белыми и в мирном разговоре объяснили им, что здесь наша страна, значит, они не имеют на нее прав. Возразить было нечего, они вынуждены были согласиться с нашими доводами. Однако призыва уйти с нашей земли послушать не захотели и застрелили Клеки-Петру, которого мы почитали и любили. Пусть скажут мои братья и сестры!
И снова апачи громким криком подтвердили правоту своего вождя.
— Мы принесли сюда его тело, — продолжал Инчу-Чуна, — и ждали дня мести. Этот день настал. Клеки-Петра будет сегодня похоронен, а вместе с ним и его убийца с сообщниками. Они его друзья и товарищи, они предали нас, но отрицают это. Того, что я здесь сказал, вполне достаточно, чтобы вынести смертный приговор. Однако мы, ученики мудрого Клеки-Петры, будем справедливыми судьями и выслушаем их, ибо они не признают свою вину. А потом вынесем приговор. Вы согласны со мной, люди?
— Пусть будет так! Хуг! — раздалось вокруг.
— Слышите, сэр! — окликнул меня Сэм. — Кажется, нам везет! Раз они хотят выслушать нас, значит, появляется надежда, ведь мы сможем доказать нашу невиновность. Я им сейчас все растолкую, и они обязательно отпустят нас на свободу.
— Сэм, вы ничего не сможете доказать! — ответил я.
— Нет? Почему? Разве я не умею говорить?
— Ну что вы! Говорить учили вас с детства, но уже шесть недель мы находимся здесь, и за это длительное время вам не удалось ничего растолковать.