Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Скажите, — спросил я его, — в каком номере остановился доктор Верховцев?
— Одну минуточку, добрый молодец, — ответил портье, заложил уши за спину и открыл громадную книгу в кожаном переплете с застежками. — Верховцев… — бормотал он. — Ве-ри-хо-ви-цев… Есть Верховцев!
— И где же он живет?
— В осьмом тереме проживает. На третьем этаже, — сказал портье. — А вы будете его друзья?
— Мы его знакомые, — осторожно сказал я.
— Прискорбно, — сказал портье, — что у такого плохого и грубого постояльца есть такие хорошие на вид знакомые.
—
— Идите, — ответил портье. — Терем номер восемь. И скажите ему, басурману, что если он будет и впредь варить сосиски на кровати и ломать роботов — стольников-постельников, то мы его попросим съехать с нашего уважаемого постоялого двора.
— А мне Верховцев показался очень тихим человеком, — сказал я Алисе, когда мы поднимались по лестнице.
Навстречу нам спускались люди — линеанцы, фиксианцы и другие существа, которые живут на планетах с такими же условиями, как на Земле. Некоторые из них несли в руках клетки, аквариумы, альбомы с марками или просто сумки. Они спешили на базар.
Восьмой номер находился в самом конце длинного коридора, устланного множеством персидских ковров. Мы остановились перед пластиковой дверью, расписанной под дуб, и я нажал на кнопку звонка.
Никакого ответа.
Тогда я постучал в дверь. От легкого толчка дверь послушно растворилась. Небольшая комната была обставлена и украшена по иллюстрациям в исторических романах из жизни Земли. В ней были хрустальная люстра и керосиновая лампа без фитиля, вольфрамовый самовар и японская ширма. Но Верховцева не было.
— Доктор! — позвал я — Вы здесь?
Никакого ответа.
Алиса вошла в комнату, заглянула за ширму. Я от двери сказал ей:
— Пойдем отсюда, неудобно в чужую комнату залезать…
— Сейчас, пап, — ответила Алиса.
Я услышал за своей спиной чье-то быстрое дыхание. Я оглянулся. В дверях стоял очень толстый человек в черном кожаном костюме. У него были пухлые губы и несколько подбородков, которые лежали на воротнике.
— Вам кто нужен? — спросил он очень высоким, нежным, детским голосом.
— Мы ищем своего знакомого, — ответил я.
— Извините, я живу в соседнем номере, — сказал толстяк, — и я услышал, как пять минут назад человек, который здесь живет, ушел. Вот я и решил вас предупредить.
— А куда он пошел, не знаете?
Толстяк почесал свои подбородки, подумал немного и сказал:
— Я думаю, на базар. Куда бы ему еще пойти?
Мы покинули гостиницу и отправились к базару. «Странный человек доктор Верховцев», — думал я.
Мы миновали гостиницу, сделанную в виде аквариума, — в ней жили обитатели планет, покрытых водой, — и гостиницу, похожую на чайник. Из носика чайника вырывался пар — там жили куксы с Параселя. У них на планете жарко, вода кипит, и планета окутана горячим паром.
Из гостиниц выходили их постояльцы. Многие шли в скафандрах, и скафандры были самые разные. Кое-кто полз по земле, кое-кто летел над нашими головами. Под ногами мелькали коллекционеры ростом чуть побольше муравья, а рядом с ними шествовали коллекционеры ростом чуть пониже слона.
Чем
Базар раскинулся на много километров. Он был разделен на несколько секций. Сначала мы миновали секцию собирателей раковин. Потом прошли сквозь секцию коллекционеров книг, с трудом пробились сквозь заполненную народом секцию собирателей минералов и драгоценных камней. Через цветочные ряды мы прошли довольно свободно, только в одном месте мне пришлось взять Алису на руки, потому что ей чуть не стало дурно от запаха фиксианских роз.
Но когда мы очутились в секции филателистов, Алиса попросила меня:
— Погоди.
Километровая площадка была уставлена складными столиками. Столиков было, как сказал мне один старожил, четырнадцать тысяч триста. За столиками сидели филателисты — по двое, а где и по четверо. И они менялись марками. Те, кому не досталось места за столиками, обменивались стоя или просто гуляли вокруг. Алиса купила серию объемных движущихся марок с изображением сирианских птиц, черногорскую марку 1896 года, альбом для фиксианских марок, который сам устанавливал марку на нужное место, только поднеси к нему. Потом она поменяла черногорскую марку на две марки с планеты Шешинеру.
— Это специально для тебя, пап, — сказала она.
Одна марка была совсем белая, на второй виднелась лишь надпись маленькими буквами: «Молодой склисс на пастбище».
— Ты, пап, хотел узнать про склисса.
— Но где же склисс?
— А склисс будет завтра, — сказал давешний толстяк, которого мы встретили в гостинице. Он нас догнал.
— Как так — завтра?
— На этих марках изображение появляется не каждый день, а только по четным числам, — сказал толстяк.
— А что будет на второй марке?
— На второй? На второй ничего не будет. Она истрачена.
— Так зачем же она? — удивился я.
— Это очень редкая марка. Жители Шешинеру не любят писать письма, и потому почти все марки с их планеты попадаются неиспользованные. А пустые марки очень редкие. Ваша дочка правильно сделала, что приобрела такую редкую марку.
Сказав это, толстяк помахал рукой и заспешил, подпрыгивая, дальше.
Мы чуть было не заблудились в секциях, подсекциях и отделениях рынка. Но тут впереди послышались птичьи крики, рычание зверей и писк насекомых. Мы вышли на площадь, уставленную клетками, аквариумами, садками, загонами. Это и был отдел космической живности.
Даже мне, опытному космобиологу, было очень трудно разобраться в том, что мы увидели. Звери и птицы были настолько разнообразные, а владельцы их были порой и того разнообразнее, что я начал свое путешествие с грубой ошибки. Я подошел к темно-синей птице на трех двухметровых желтых ногах. От ее ноги тянулась цепочка к ее хозяину, составленному из разноцветных шаров неизвестному мне инопланетчику, и спросил у него, сколько стоит эта прекрасная птица. И тут птица ответила мне на хорошем космическом языке: