Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Он поглядел на меня и случайно попал взглядом мне в глаза. Он что-то увидел, не знаю что. И сразу заторопился.
— Я пошел, — сказал он. — А то у меня еще сочинение не написано. Привет!
Он встал и пошел прочь. Такой уверенный в себе, плечи расправил, а плечи под кокеткой — из ваты.
Честное слово, я не знаю, что со мной произошло.
Как будто я удивился — вот у него плечи такие, а он уходит. Потому что он меня обокрал.
Я хотел справедливости? Нет, не думал я ни о какой справедливости. Мне было обидно.
Я вскочил и пошел за ним.
Он обернулся и вдруг пошел быстрее.
Я
Королев припустил по бульвару.
А мне было смешно. Я знал, что он от меня не убежит. И знал, что раз он убегает, значит, я сильнее.
Я его догнал как раз напротив сулимовского дома. И как-то ловко получилось — я выставил вперед кулак и толкнул его в спину. А он не ожидал такого удара и дернулся, стал падать, но только присел на корточки. Тут я его и ударил ногой в спину. И он очень смешно полетел вперед, как будто прыгнул в воду, только рожей по грязи. Ведь погода так себе была.
Фимка пополз вперед, а я стоял и ждал, чтобы он поднялся, — ведь лежачих не бьют, правда?
Он сел, обернулся ко мне лицом, лицо было грязное и в крови, где-то он оцарапался.
— Ты чего? — заныл он. — Я милицию позову.
Он такую глупость с перепугу сказал. Я прямо всей шкурой чуял, как он трепещет внутри, даже кишки трясутся.
Я не дал ему подняться, а очень точно — самому было приятно, как у меня точно получилось, — врезал ему ботинком по лицу.
Он схватился двумя ладонями за глаз и быстро вскочил, чтобы убежать.
Я не хотел его больше бить — я же не изверг, просто было обидно за кляссер и за его подлую натуру.
Поэтому, когда меня сзади схватили за шиворот и раздался вопль: «Хулиган, малолетний фашист!», я стал вырываться, а тетка, которая меня схватила, стала меня колотить кулачком по кепке.
Но ведь я на нее не нападал?
Я рванулся, кепка упала, я развернулся, отмахнулся рукой и так ей звезданул, что тетка завыла.
А меня словно позвали.
Я посмотрел туда, откуда звали, — это было окно Сашки Сулимы. В окне стояли рядышком Лариса и ее любовник. Они улыбались и махали мне руками.
Но не просто махали, как Сталин с мавзолея, а велели мне бежать.
И я понял, что они правы.
Тетка сидела на грязной дорожке и выла, Королев уже пропал, кто-то бежал ко мне от площади.
Я помчался поперек бульвара, перескочил через чугунную ограду, увернулся от троллейбуса и скрылся от всех в воротах — в проходном дворе, который ведет на Филипповский.
Мне было смешно до одурения.
Даже кляссер я уже не жалел. Черт с ним, с этим кляссером, только теперь они будут меня уважать.
Правда, потом, когда моя радость прошла, стало хуже.
Кепку я потерял, и возвращаться на бульвар за ней не хотелось.
А вечером — трудно поверить — к нам заявился Фимка с мамашей, и было сидение в комнате — мама растерялась, хотела их чаем поить, но его толстая мамаша доставала из сумки рваную куртку и грозила тем, что меня исключат из школы и посадят. Фимка сидел рядом и все слова своей мамаши подтверждал. Я выглядел каким-то хулиганом. И может, мне удалось бы все объяснить, но у него через всю щеку — кровавая царапина, замазанная йодом. И чернота вокруг глаза.
В общем, обошлось, потому что моя мама не смогла всерьез поверить, что ее Игорек может так напасть на человека и товарища. Я и сам уже в это не верил.
Глава 2
Сивцев
Если пойдешь по Сивцеву Вражку дальше, то справа будет Филипповский переулок, там, в дальнем конце, у Арбата, стоит маленькая церковь, куда я ходил с тетей Ксенией. Там вкусно пахло воском и свечами. И было тепло.
Потом начинается Большой Афанасьевский, совсем близко, он отделен от Филипповского только булочной и овощным магазином.
И тут больших домов становится меньше.
Правда, слева есть довольно крупный дом, где живут братья и сестра Зоркие, целое семейство. Сестра Нея старшая, она не с нами училась, а Петя с Андреем — совершенно наши, только разные. В том доме еще живут интербригадовцы, их самих давно посадили, потому что они оказались шпионами, но некоторые дети остались. Интербригадовцы воевали в Испании с фашистами, и зачем им было потом на этих фашистов шпионить, не понимаю, то есть тогда, осенью сорок пятого, не понимал.
Затем дома становятся все ниже и ниже, и только после Староконюшенного, на котором стоит наша школа, начинается один громадный объединенный дом. Это дом 15/25, у него подъезд под колоннами, дом 19 и мой, дом 21. А я живу в квартире двадцать один — интересное совпадение.
Напротив моего дома — одноэтажный особняк, красивый и старинный, может быть, там Пушкин жил. Ну, может, не Пушкин, так Герцен!
Потом был дом, в котором жил Коля Журун. Сначала его строили как общежитие, а потом там стали жить постоянно. Дом был коридорный, коридоры длинные, а кухня общая в конце.
Дальше шли дома, которые не представляли интереса, потому что в них не жил никто из нашего класса, а упирался переулок в улицу Веснина. Это смешная улица, потому что ее назвали в честь братьев Весниных, но в единственном числе. Значит, один брат остался без улицы. А какой — загадка. Правда, смешно?
Я дошел до конца нашего переулка, потому что все дело в предпоследнем доме по левой стороне.
Это большой дом, этажей в восемь, серый, крепкий и какой-то недоступный.
Он отличается от остальных домов тем, что в него редко кто заходит. Правда, порой в ворота рядом с домом заезжают фургоны.