Весь мир Фрэнка Ли
Шрифт:
Мы уселись за массивный обеденный стол у нее дома, чтобы выполнить наше задание. Дизайн этого стола разработала ее мать, а ее отец сделал его из дерева. На столе стоит деревянная миска с чипсами из питы с чесноком. Эту миску отец Брит вырезал сам. Стол стоит в изгибе кухонного гарнитура, разработанного ее мамой и построенного папой. Родители Брит – архитекторы. Они легко разрабатывают и изготавливают разные вещи, большие, богато декорированные, причем неизменно высокого качества.
На кухне появляются ее родители. На них одинаковые худи, одинаковые тапочки из овечьей
– Мы будем наверху, – говорит мама Брит и многозначительно улыбается. Точно так же моя мама улыбнулась нам с Джо на прошлом Сборище.
Что вообще происходит?
– Рад с тобой познакомиться, Фрэнк, – произносит отец Брит.
И они синхронно поднимаются на второй этаж. Мы с Брит остаемся на кухне одни. Она некоторое время смотрит на меня так, как смотрят на любимую картину в музее, а потом вдруг говорит:
– Ты бери нечетные, а я четные.
Это она о задании. Брит заправляет за ухо прядь волос и берет свой механический карандаш Zeichner Profi 0,5 мм, которым так легко можно выводить разные графики функций и геометрические фигуры. Я жую нижнюю губу, но потом вспоминаю Первое Правило Человека: никакого аутоканнибализма. Поэтому я съедаю чипс из питы с чесноком. Брит делает то же самое. Мы снова и снова берем добавку и снова и снова жуем. В конце концов наши пальцы соприкасаются в миске, и мы отдергиваем руки, словно чипсы наэлектризованы.
– Извини, – говорит она.
– И ты меня, – отвечаю я.
– За что? – спрашивает она.
– Не знаю, – отвечаю я.
Она почему-то улыбается, причем так, что ее улыбка будто бы говорит: «А я знаю за что».
– Давай поскорее покончим с этим? – спрашивает она.
– Давай, – говорю я.
Задачки легкие. А вот над зарисовками приходится потрудиться. Брит включает музыку на своем смартфоне, но потом переключает звук на нормальную беспроводную колонку.
– Ненавижу слушать музыку через маленькие динамики, – признается Брит.
Я как раз хотел сказать то же самое, но она меня опередила, и мое сердце начинает биться чаще.
Когда мне удается прийти в себя, я начинаю рисовать. Мой рисунок маленький – так проще, поэтому я заканчиваю его быстро. Брит, следуя моему примеру, тоже рисует небольшую фигуру. Наши грифели скрипят. Брит толкает меня локтем.
– Ну ты и читер, – говорит она.
– Я же выполнил задание, – отвечаю я, – просто подошел к нему с умом.
– Готово, – произносит Брит.
Мы убираем грифели и кладем карандаши.
– Неплохо, – говорю я, глядя на ее рисунок.
– И у тебя тоже нормально вышло, – отвечает она, глядя на мой.
Милостивый летающий макаронный монстр на пастафарианских небесах! Да Брит, кажется, со мной флиртует!
– Чем ты теперь хочешь заняться? – спрашиваю я.
– Не знаю. А ты чем бы занялся?
Она подсаживается ко мне поближе. Настал момент, когда в фильмах для
Мне почему-то кажется, что у Брит список поцелуев не длиннее моего. Тем не менее она, видимо, готова. Да? Иначе зачем ей придвигаться ко мне, верно? Значит, так оно все происходит?
На самом деле я понятия не имею, как все это происходит. Я вообще не понимаю, что сейчас происходит. Я смотрю в ее бездонные серые глаза, в которых отражается вечность, а она смотрит на меня, и ее глаза такие бездонные, серые и с отражением вечности, что я ничего не могу в них прочитать. Может, я ошибся. Может, Брит просто любит подсаживаться к парням поближе, смотреть им в глаза и ничего не говорить.
– Забыл очки, – раздается голос ее папы.
Мы поднимаем глаза и видим, как папино худи скрывается за углом.
– Пойдем на улицу, – говорит Брит, вставая, – я тебе хочу кое-что показать.
Мы выходим в ночь под поставленную на повтор мелодию сверчков. Как и везде в Плайя-Месе, тут один фонарь на километр. И вне этого одинокого ледяного конуса света – непроглядная тьма безлунного неба, видны лишь звезды и бледные блики на припаркованных машинах. – А чего так много машин? – спрашиваю я.
– Кто-то устроил вечеринку. Мне кажется, сегодня День независимости Армении.
Брит перебежками, пригнувшись, начинает обходить автомобили. Она похожа на длинноволосого чертенка. – О! Гляди! – Она открывает одну из машин. – Брит! – усмехаюсь я в ответ.
– Их никогда не закрывают, – отвечает Брит, открывая дверь шире. – Прекрасная иллюстрация на тему предрассудков. Одни районы люди считают безопасными, а к другим относятся с предубеждением. На Делгадо-Бич открытую машину никто не бросил бы.
– Ну, Плайя-Меса все-таки довольно безопасный район.
– Если бы мы провели исследование, то точно нашли бы корреляцию между количеством незапертых машин и уровнем доходов жителей района. Готова поспорить на миллион баксов.
– Ха-ха! – Я начинаю смеяться, но тут же замолкаю.
К моему ужасу, Брит заглядывает в машину и достает жестянку с мятными леденцами, кладет один себе в рот и мне тоже бросает конфетку.
– Попробуй.
– Ты с ума сошла, – отвечаю я, смеясь, и оглядываюсь. Но леденец все же беру.
Брит аккуратно прикрывает дверь и захлопывает ее движением бедра.
– Люди оставляют в машинах свидетельства собственной жизни. Я чувствую себя археологом. Автоархеологом.
– Слушай, это может плохо кончиться.
– Не паникуй, Фрэнк Ли, – отвечает Брит с наигранной дерзостью. – Да даже если нас поймают – ну и что? Я просто скажу: «Божечки, я такая пьяная! А машины вообще-то надо запирать. Пока!»
Эти слова она произнесла как обычная отвязная калифорнийская девчонка, так что я даже невольно улыбнулся. Если бы мы были на уроке английского, то мисс Чит назвала бы это сменой кодов. Это как смена акцентов, только немного на другом уровне.