Весь твой, только твой эльф
Шрифт:
Его обнаженное тело видела толпа. Он утратил чистоту плоти. Это было сродни ритуалу «Духовной гибели», после которого его опозоренные соплеменники становились изгоями.
Бесчестье, страшнее которого только смерть.
Пленник, что еще недавно сопротивлялся изо всех сил, безвольной куклой обмяк в руках своих мучителей. Его лицо стало пустым, взгляд — стеклянным. В этом людском море эльфа швыряло из стороны в сторону, словно волнами во время шторма. Равнодушный к своей судьбе, он позволил повалить себя на землю и только тогда, увидев над собой занесенный топор, выплыл из глубокого
Его глаза распахнулись в ужасе.
Жить ему оставалось считанные секунды.
А у меня были считанные секунды, чтобы его спасти.
Думать времени не было. Я сделала то единственное, что пришло в голову.
Грянул гром. Небо над галдящей толпой пошло белыми трещинами, будто расколовшееся стекло. Сверкающие щупальца молний разбежались по всему горизонту, озарив в секундной вспышке пики далеких гор.
И тут же хлынул дождь, погасив костры и прибив красную степную пыль к земле. Ударил внезапно, застигнув дикарей врасплох. Обрушился на них, разгоряченных дракой, сплошной стеной.
На эту демонстрацию я потратила весь резерв магических сил и пошатнулась, истощенная, опустошенная до предела. Теперь неделю не смогу колдовать. Неважно. Главное, мой план сработал.
В серебристой завесе дождя люди, бегущие от небесной воды в свои палатки, казались смазанными тенями.
Кочевой народ тано поклонялся великому Атимеду — древнему богу, повелителю четырех стихий. Наивные дикари верили, что божественный покровитель говорит с ними с помощью погоды.
Грозы в этих краях были редкостью, и, когда гремел гром, тано считали, что Атимед гневается, недовольный ими. Если во время казни начинали сверкать молнии, осужденного отпускали с миром. Дождь, особенно ливень, полагалось пережидать под крышей, немедля оставив все дела, что были у тебя за пределами дома.
Недаром с дипломатической миссией к тано императрица отправила меня, тайного мага-стихийника.
Но вот незадача, завтра важные переговоры с вождем дикарей, а я пустая, как дырявый котелок.
Зато топор так и не опустился на голову пленника. Слава Единому!
Я ожидала, что эльфу даруют свободу — ведь гром гремит и ливень хлещет вовсю — но нет, ошиблась. К моему сожалению, беднягу голым привязали к стволу сухого костянника* на краю стойбища. Уж очень не хотелось варварам расставаться с добычей. Наверное, решили попытать удачу на следующий день: может, завтра Атимед подобреет и разрешит им поиграть с этим беленьким эльфийским цветочком.
Люди разбрелись по домам. Ливень выродился в косую морось. Я спустилась с камня и, тревожно оглядываясь, двинулась к пленнику.
Красавец блондин сидел под деревом, подтянув ноги к груди, чтобы прикрыть срам. Его голова была опущена, руки — связаны за спиной. Гребень свой он потерял. Коса растрепалась, и отдельные длинные пряди падали на лицо.
Услышав шаги, пленник поднял на меня взгляд. Вблизи он был еще прекраснее, чем казался издалека. От его красоты — волшебной, нечеловеческой — захватывало дух.
Бывают же такие мужчины!
Глаза как сапфиры. Невозможно яркие. Кожа — матовый жемчуг. Гладкая и на вид очень нежная. Волосы — белый шелк. Правда, конкретно сейчас
Заметив меня, пленник дернулся, словно хотел прикрыть наготу руками, но веревки не позволили это сделать. От унижения бедняга покраснел и сквозь зубы прошипел что-то на эльфийском. Его плечи обреченно поникли. На лице застыло страдальческое выражение.
Для того, кто всю жизнь привык прятать свое тело от посторонних глаз, сидеть в чем мать родила перед незнакомой женщиной было невыносимо. Раньше он даже кисти рук без перчаток никому не показывал, а сейчас кто угодно мог смотреть на его торчащие соски, крепкие бедра, а при желании — и на то, что между ног. Наверняка он чувствовал себя опозоренным.
— Ты понимаешь мою речь? — спросила я на всеобщем.
Эльф скосил на меня взгляд. Его чувственные губы — да они просто созданы для поцелуев! — изогнулись в брезгливой гримасе. Пленник набрал полную грудь воздуха, явно собираясь обрушить на меня поток брани, но вдруг осекся.
Его глаза распахнулись. Зрачки расширились, затопив радужку.
Красавчик вылупился на меня, приоткрыв рот.
Что это с ним такое? Будто призрака увидел.
— Так ты понимаешь мою речь? — я потянулась к ножу на поясе. Магии у меня не осталось, но, чтобы перерезать веревки и освободить пленника, сгодится и кусок острой стали.
Цветочек тяжело сглотнул, продолжая таращиться на меня во все глаза.
— Эй? — я помахала ладонью перед его лицом.
Мой жест привел эльфа в чувство. Он часто заморгал, потом дернул связанными руками и густо-густо покраснел, отведя взгляд. Злость на его лице растаяла без следа. Теперь он выглядел растерянным и робким.
— Я понимаю тебя, женщина, — прошептал пленник с отчетливым эльфийским акцентом. Его голос был под стать внешности — заслушаешься. Выразительный, певучий, мелодичный — аж мурашки по позвоночнику побежали.
— Это хорошо. Сейчас я тебя отпущу. Вали из лагеря и не вздумай мстить тем, кто тебя… так. Просто убирайся отсюда. Без глупостей, ладно?
Я достала кинжал из ножен и наклонилась к веревкам.
Наблюдая за мной, эльф кусал свои соблазнительные, сочные губы. Красный от смущения, он смотрел на меня с какой-то непонятной затаенной надеждой во взгляде, словно что-то искал в моем лице. Каждый раз, когда наши глаза встречались, его длинные ресницы дрожали, а сам он тяжело сглатывал. Странный тип.
В какой-то момент, сражаясь с его путами, мне пришлось наклониться особенно низко, и я услышала бешеный грохот чужого сердца. Моя грудь коснулась голого плеча пленника, и тот вздрогнул.
— Ну вот и всё, — я разогнулась, но не спешила возвращать кинжал в ножны. Мало ли, что взбредет в голову этому нежному Цветочку. — Ступай.
Эльф стряхнул с себя перерезанные веревки, но не спешил подниматься на ноги. Смотрел на меня снизу вверх и прижимал колени к груди.
Неужели стесняется показывать мне себя? Ждет, пока я уйду и не смогу увидеть его мужские прелести?