Вещи не в себе
Шрифт:
– Ты куда уселась?! Это – твоё что ли кресло? Ты что его – выносила, укрывала? Молодая! Н-наглая!
Женщина–стебелек сидела, ничего не понимая. Матюниха схватила её за худенькую руку и стала вытаскивать из кресла. Подтянувшиеся к лавочному островку старухи–завсегдатаи дружно хохотали за её спиной. Злая Матюниха развернулась к ним:
– Чего вы тут смеетесь? – но хохот не унимался. Наконец, одна говорит сквозь смех:
– У тебя подол-то… штаны-то твои грязные… сзади торчат, а халат в штаны заправлен…
– Аа!! – Матюниха быстро выправила халат и унеслась обратно в подъезд. Хохотали уже не только
Несколько дней Матюнихи во дворе не было. Потом-то она вышла во двор, без палочки. Но ей уже никто больше не подчинялся. Да она и сама присмирела.
У моего дивана в зале с одной стороны изначально была прикреплена боковина в виде округлой горки с плоским верхом. Внутри угадывалась конструкция из дсп и фанеры, смягченная тонким слоем поролона, верх был обтянут дерматином цвета кофе с молоком. Боковина мешалась: приляжешь – ноги не вытянуть, и внучка пару раз ударялась головой – всё как бы подводило к тому, что не должно тут находиться высокое и жёсткое.
И решилась я срезать сие архитектурное излишество. Сам-то диван хороший, красивый, портить его не хотелось, поэтому пригласила нашего мастера-на-все-руки Диму. Пришел, осмотрел, ощупал пациента, покумекал, разобрал, разложив его детали по полу на весь зал, как карету в “Формуле любви”. Снятую боковину забрал, чтобы к утру отпилить закругленно-горбатый спуск, заменив его на плоский верх.
У Димы нет части пальца на правой руке – давно срезал циркуляркой при работе. И у предыдущего нашего семейного мастера-на-все-руки Эдика тоже не было двух пальцев, и тоже из-за циркулярки. Вспомнился Бронька из рассказа Шукшина “Миль пардон, мадам”, схоронивший два своих оторванных берданкой пальца в огороде. Подумала: а куда Дима дел свои оторванные пальцы? Но, конечно, не спросила.
На следующий день утром он сказал по телефону, что у него, как назло, не оказалось нужной дсп-шки. Я в это время возвращалась с почты, завернула к ближайшей помойке. Глянула: маленькой не было, к ограждению возле баков была прислонена только большая, с меня ростом. Подошел интеллигентного вида аккуратный пожилой мужчина – стариком язык не повернулся его назвать, деликатно спросил:
– Что-то конкретное ищете?
– Да, небольшую дсп-шку, но тут вот только большая.
– Это вам вон в том соседнем дворе надо посмотреть.
Я кивнула и повиновалась: хозяйство у распорядителя было в порядке и на учёте. В соседнем дворе дсп-шка поменьше была, но раза в три больше того, что требовалась. Взяла, донесла до дома, оказалось – зря: Дима где-то раздобыл и уже приладил к обрезанной боковине. Натянул на неё перешитый мной за вечер чехол из дерматина, тот лёг, как влитой – хорошо подогнала, не подвел опыт швеи-мотористки школьного УПК.
Выносила отпиленную часть боковины дивана, как ампутированную ногу. Было неловко просто положить её на помойке, словно она, как часть тела, могла кого-то напугать.
В сетевой новостной ленте мелькает то, что я сама же себе и сформировала: профессиональные блоки, экономическая аналитика, интересное в искусстве – литература, кино, живопись, декор, и обязательное для услады глаз – что-то с картинками, например, “Ручные
Нравится смотреть на жилища, обустроенные подушками, горшками с цветами, пуфиками, абажурами, фотографиями в рамках, разномастной мебелью всех времен, народов, веяний и стран. Жить среди такого пресыщения милыми безделушками я бы не смогла, мне для комфорта ближе минимализм с чистотой и пустотой, лишь порадовать глаз картинками, не более.
Практически в каждой подборке фигурирует старая мебель: какой-нибудь нестандартный шкаф, стол начала прошлого века или, что чаще, комод с причудливыми замками и металлическими ручками на выдвижных ящиках, покрытый связанной крючком салфеткой с кистями. Был у меня такой – мамина соседка и подруга переезжала, предложила мне, и я взяла на дачу в качестве изюминки для интерьера. Красивый, но с характерным запахом старой мебели. Я все его поверхности уж и отшкурила, и лаком мебельным в два слоя покрыла, и проветривала неделями – всё равно при входе в комнату с ним обдавалась волной аромата старья. Избавилась.
С кое-какой старой мебелью не могу расстаться: родна и хороша. Хоть всю обработали раствором уксуса для уничтожения древесных клещей и натерли полиролем, слабый запах всё же присутствует. И как смотрю картинки с антуражем старины – ощутимо представляю, как там пахнет.
Психоаналитик Лакан писал о стадии зеркала – этапе развития ребенка, психиатр Назлоян – о зеркальных переживаниях, как о начальном этапе психотерапии, Абрамян – о Двойнике, которого порой не узнают. Отражения позволяют попасть в Королевство Кривых зеркал, уменьшить доброе и увеличить дурное через зеркало тролля из “Снежной королевы”, спросить “Я ль на свете всех милее”, поворожить с медным зеркалом Ярославны, королевы Франции, поймать отражение ветвей и неба на скользящем фасаде зеркального шкапа у Набокова.
В дни экскурсий по московским музеям я в зеркалах перемещалась в другие эпохи, как в фильме “31 июня”, они для меня были окном иллюминатора в машине времени.
Появление зеркала изменило человека – он смог увидеть себя со спины, сбоку, посмотреть на свои уши, зубы, заглянуть себе в глаза. Люди стали по-иному ухаживать за собой.
Думаю, примерно такого масштаба произошли изменения с человечеством, когда появились писатели, а потом психологи – М.Мамардашвили называл всю литературу экспериментальной психологией. Выговорены и вынуты на поверхность страхи и сомнения, тайные метания. И если не осознанно из себя, то – читая о подобном у других, попутно оздоравливая себя и развивая душу, особенно под шквал психологической литературы в последние годы. Все же теперь знают, что такое незакрытый гештальт, личные границы, быть в потоке, в моменте и тд.
Но не всякое отражение себя человек способен воспринять, может и окаменеть, как при виде Медузы Горгоны. С.Рубинштейн называл чувства при узнавании себя “горечью самопознания”.
Техника
“Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться, -
Так покорно другим подставляют себя зеркала,
И толпою зевак равнодушные стулья толпятся,
И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола” (Вадим Шефнер, “Вещи”).