Вещий Авель
Шрифт:
Упоминает он и так называемые книжки, писанные еще в бытность его на Соловках. «Книжки» эти состояли из символических кругов и фигур с приложением к ним «толкований», с таблицами «Планет человеческой жизни», «Годы от Гога», «Годы от Адама», «времена всей жизни», «рай радости, рай сладости» и др.
Была еще «Книга Бытия» Авеля. В ней говорилось о возникновении Земли, сотворении мира и человека. Он ее проиллюстрировал собственными таблицами и символами и дал краткие пояснения к ним: «На сей странице изображен весь сей видимый мир и в нем изображена тьма и земля, луна и солнце, звезды и все звезды, и все тверди, и прочая таковая, и проч. Сей мир величеством тридцать миллион стадей, окружностию девяносто миллион
Все эти «книги» Авель обещал выслать Потемкиной в скором времени, так как в тот момент их при нем не было, а хранились они в сокровенном месте. «Оныя мои книги, — писал он, — удивительные и преудивительные, те мои книги достойны удивления и ужаса, и читать их токмо тем, кто уповает на Господа Бога и на пресвятую Божию Матерь. Но только читать их должно с великим разумением и с великим понятием».
Впрочем, он обещал помочь графине в уразумении таинственных его книг при личном с нею свидании. Они свиделись и беседовали. После чего Авель отправился на принадлежащую ей суконную фабрику в Глушково, которая находилась под Москвой. Здесь он прожил некоторое время, «обшел, и вся видел, и всех начальников познал». Нашел все в отличном порядке. Вот только жалованье фабричным ему показалось маловатым. Он просил графиню увеличить его всем, особенно управляющему.
Не забыл и о подаянии монашествующей братии, а кстати и о себе. Попросил денег для путешествия в Иерусалим и на Афонскую гору. Нужны были для этого лошади и повозка, шленское сукно на рясу. Всем этим по распоряжению графини Авеля снабдили, дали триста рублей на его нужду и еще двести для иерусалимских монахов. Он покорнейше благодарил графиню за такое ее великое благодеяние. Особенно радовался лошадям и повозке, так как был «стар и болели ноги».
Но тут в отношения между графиней и старцем вмешался ее сынок Сергей Павлович. Между матерью и сыном возникло дело об опеке над фабрикой. Сначала отец Авель старался помирить их, увещевал ее быть чадолюбивой. Но когда сын, опасаясь влияния монаха на мать, стал нелестно отзываться о нем, о примирении матери с сыном не могло быть и речи. К тому же мать восстала против женитьбы сына на Елизавете Петровне Трубецкой. Свадьба состоялась лишь после смерти графини в 1817 году. А за год до этого сын ее, игрок и мот, в пух и прах проигрался в карты. Поправить дела и выплатить долг он намеревался за счет доходов с фабрики.
Авель писал о нем, что он «товарищ развратникам и причастник самых распутных людей». Называл его лгуном, обещавшим отдать долг и ему, Авелю, но не исполнившим обещания. Старец «сказал ему не малое число божественных тайн» и открыл ему глубину премудрости, а он «все сие ни во что вменил, и семя благое не дало плода в сердце его».
Одно время, когда Авель жил в Москве, он часто захаживал к Сергею Павловичу. Его удивляла расточительность этого модника. Например, монах не понимал, как это так можно платить 25 рублей в день за карету, которая ради гордости и тщеславия днями впустую простаивала перед подъездом.
Нас же удивляет другое: причастность святого отца к меркантильным, земным денежным делам, его соображения насчет опекунства сына графини, который скорее являлся разорителем, а не попечителем.
К слову сказать, и кончил С. П. Потемкин бесславно. Обладатель огромного состояния, он после смерти матушки женился и стал довольно
После смерти своей благодетельницы П. А. Потемкиной отец Авель попросил водворить его в Шереметевский странноприимный дом — тогда богадельню, а ныне больницу имени Склифософского. Но царь высочайше повелел объявить монаху Авелю, чтобы избрал непременно какой-либо монастырь, где по согласию настоятеля и водворился бы.
Авель избрал Пешношский монастырь в Дмитровском уезде, но туда не явился и из Москвы скрылся.
Однажды Александр I скажет, что «пожар Москвы освятил мою душу, и я познал Бога». Действительно, в религиозных настроениях нового императора происходили изменения. И если до 1812 года он без особого рвения, чуть ли не равнодушно соблюдал обряды православной церкви, то после наполеоновского нашествия пал на колени и от всего сердца воззвал к Господу.
Но только ли один пожар был тому причиной?
На следующее утро после цареубийства И марта 1801 года некоторые гвардейские полки отказались принести присягу новому императору Александру I, пока не увидят мертвое тело Павла I. Это объяснялось неизвестно откуда взявшимся слухом, что он вовсе не умер, а кем-то захвачен в плен. И лишь после того, как к телу убитого были допущены выборные из солдат, полки присягнули.
Но общая атмосфера была тревожной. В народе говорили, что «бары извели царя и украли Золотую грамоту». Опасались вспышек недовольства. На улицах столицы появились наряды из гвардейцев.
На третий день после цареубийства хоронили убитого камер-гусара, охранявшего в ту роковую ночь вход в спальню Павла. Сам Александр возложил на гроб цветы, а вдова-императрица прислала крест из белых роз, среди которых выделялось несколько пунцовых, означавших жертвенно пролитую кровь верного слуги.
Тело покойного царя перевезли из Михайловского замка в Петропавловский собор, где и выставили на поклонение народу. В день похорон на Страстную субботу, как и предсказывал Авель, люди валом валили отдать последний долг самодержцу. «Было словно мощам святым поклонение». Задерживаться у катафалка не разрешалось. Можно было лишь поклониться царским останкам и быстро пройти мимо.
Через шесть месяцев после убийства отца Александр I торжественно въехал в Москву. Здесь по давнему обычаю состоялась его коронация. Толпы народа приветствовали своего царя-батюшку. Люди бросались на колени, исступленно целовали его сапоги и ноги его коня. Это походило на безумие. Молодой царь приветствовал толпу, силился улыбаться, но наедине с самим собой часто впадал в такое уныние, что боялись за его рассудок.
Очевидец торжеств коронации писал, как юный царь «шел по собору, предшествуемый убийцами своего деда, окруженный убийцами своего отца и сопровождаемый, по всей видимости, своими собственными убийцами».
Угрызения совести, горечь упреков самому себе мучили его все больше. И все больше с годами в нем проявлялись мистические настроения. Он стал знаться с гадалками и ворожеями, встречался с квакерами, молился с ними и, как и они, верил в духовное совершенствование человека. Александр I почитал проповедника и пророка Квирина Кульмана, заживо сожженного как еретика в срубе. Жестокая казнь над несчастным поборником божественной справедливости состоялась в 1689 году в Москве.
Александра привлекало стремление квакеров к добру, вера в то, что в каждом вечно пребывающий Бог отдаляет от греха и никогда не противоречит Священному Писанию и разуму. По душе ему было и то, что молились они без алтарей и образов, без пения и музыки, не признавали никаких церемоний, обрядов и таинств.