Вещность и вечность
Шрифт:
Беженцы
И Эдит Крамер в Праге. Вместе они ходят на этюды, Эдит помогает Фридл в работе с детьми эмигрантов из Германии и Австрии.
«Они рисовали углем и цветными мелками на больших листах бумаги, делали много коллажей, как я в свое время. Она работала с ними свободно. Принцип был тот же – диктанты, звуковые и на фактуру, ритмические упражнения, коллажи, копии, – но все в очень облегченном виде. Для детей, травмированных, вывезенных в чужую страну, это была невероятно успешная терапия. Дети раскрывались, расцветали на наших глазах. Фридл была для них “центром вдохновения”».
В детском саду для беженцев Фридл устраивает выставку детских рисунков. Эдит помогает ей «сортировать» рисунки. «Наверное, это было уже тогда частью моей натуры – желание не только делать,
Фридл Дикер. «Допрос-1». 1934. Прага.
Фридл Дикер. «Допрос-2». 1934. Прага.
Фридл Дикер-Брандейс. «Бегонии на подоконнике». 1936. Прага.
Фридл Дикер-Брандейс. «Вид из окна». 1936. Прага.
Эдит Крамер. «Вид с балкона на железнодорожную станцию “Прага—Вышеград”». 1936.
Сын композитора Ганса Айслера, впоследствии знаменитый австрийский художник Георг Айслер, учился у Фридл в Вене и Праге. «Она никогда не показывала нам свои работы, чтобы не “заразить” нас манерой. …Для занятий с детьми она выделила большую комнату, куда мы могли приходить в определенные часы и уходить, когда захочется. Там были краски, большие листы бумаги по стенам и большие кисти. …Только после войны я увидел картины Фридл. И был потрясен, сражен ее искусством. Вот, оказывается, какой художник учил меня, десятилетнего мальчика! А запомнилось – большие листы, свободу делать всё, что хочешь, и тепло, которое она излучала. Я бы сказал, материнское тепло…»
Фридл Дикер. «Вид из окна на улицу». 1935. Прага.
У Фридл появляется новая подруга, Хильда Котны. Они познакомились в книжном магазине «Черная Роза», где собиралась подпольная группа коммунистов-политэмигрантов.
«Вечерами, лежа на диване, мы рассматривали детские рисунки. А Павел спал при свете на кушетке. Я обожала слушать ее истории про детей. Одна девочка спросила Фридл, что такое церковь. Фридл сказала, что это дом Бога. Девочка сказала: нет, Бог живет на небесах, а церковь – это магазин, где он работает… В другой раз маленькая девочка появилась у Фридл в дверях и сказала: “Я должна с тобой о чем-то поговорить”. Фридл сказала: “Ну заходи”. Фридл предложила ей сесть за стол, все очень солидно, по-взрослому. Та села. Молчит. “Так о чем же мы с тобой будем говорить?” – “Можно я здесь просто так посижу?” – робко спросила девочка».
1938
Павел с утра уходит на работу – он главный бухгалтер солидного текстильного предприятия Вольфа и Шлейма в Праге. Беременную жену оставляет на мать. Адела на Фридл не надышится, и приласкает, и накормит – ешь,
Но у Фридл случается выкидыш. Павел увозит ее в Карлсбад, на поправку. Красивая дорога, холмы, леса: он смотрит на Фридл, а она – в окно. «Это еще никакая не трагедия, – говорит он ей, – вот увидишь, у нас еще будет ребенок». Фридл молча следит за дорогой. Стремительно меняются картины в оконной раме, они размазываются, теряя очертания, проясняются, когда поезд замедляет ход, укладываются в формат и застывают с остановкой поезда.
В 1938 году после аншлюса и захвата Судет Прагу покидают многие друзья и ученики Фридл, но она с места не сдвинется. Она останется здесь. «Убегая, вы уносите страх с собой». Так сказал Декарт.
По ночам ее будят картины. Из темноты восстает огромная свеча и озаряет все вокруг. Лазарь выходит из гроба, обвитый пеленами, с лицом, закрытым погребальным платом, Христос велит развязать его…
Над этим холстом Фридл билась полгода, зато другой сон, про Дон Кихота и Ленина, она написала одним махом.
«Посреди ночи Фридл вскочила и бросилась к холсту, – рассказывает Хильда Котны. – Дон Кихот, развертка Пифагора… эти ее вечные аллегории… Я умоляла ее продать мне эту картину, но она не соглашалась. После долгих споров она мне ее подарила».
Гронов
Фридл и Павел переезжают в Гронов, небольшой городок неподалеку от границы с Польшей. Павел с трудом нашел новую работу – на текстильной фабрике Шпиглера.
«Дорогая Аничка! Здесь спокойно, – пишет Фридл подруге в Лондон. – Все в глубоком снегу. Вчера началась весна. У меня что-то со зрением. Я уже не знаю, как выглядит пейзаж. Но каждый день я слышу поющих птиц. Это неописуемо… Когда я в семь утра иду в булочную … я слышу кудахтанье и квохтанье в птичнике. Это так связано с детством, каникулами, счастьем и свободой. Слушая кукареканье петуха, я бы и в свой смертный час не поверила, что происходит что-то злое. …Эта здешняя жизнь, в ее малости и красоте, мне точно по силам…» [83]
83
Письмо к Анни Моллер. 2.3.1938.
Фридл Дикер-Брандейс. «Дон Кихот и Ленин». 1938. Прага.
Фридл получает заказы по росписи тканей. Для выставки «Наход-38» она спроектировала стенд, за что ее наградили дипломом и золотой медалью.
…Дорогая моя Юдит! – пишет Фридл десятилетней дочери Анни. – Я сижу у двух свечек, тепло, печка поет свои длинные песни. После сотой поломки водопроводной системы, после сотого короткого замыкания угасла печка. Вопреки всему, нужно всегда выбирать, что важнее. И идти на компромисс, «покупая» в придачу к «приятностям» теневые стороны этой жизни… мне она, с ее покоем, гораздо приятнее, чем Прага и шум. Будь благословен Гронов. Когда взвешиваешь, как важное относится к неважному, когда «покупаешь» не бессмысленно, то не следует так уж привередничать… в этом-то все и дело, в конце концов…
…Я сейчас уткнулась в маленькую картину – пятнышко коричневатых елок – и рисую ее из окна. Все возникло из коричневатого пятнышка, которое вдруг резко обозначилось на фоне розового и голубого мерцания снега (розовый стелется по горизонтали, голубоватый – под углом, а темно-синий – стоймя, вертикально уходит в глубокую тень), – деревья такие темные, и потому все за ними выглядит необычайно нежно, а синева вдали еще резче подчеркивает фиолетовую коричневатость… Но это не выглядит скучно, поскольку коричневый – рядом с фиолетовым, и дымовые трубы того же цвета, только еще более интенсивного, – и эти торчки не выпадают из картины, знаешь почему? А потому, что светло-коричневое и очень элегантное знамя дыма связывает их с вершиной холма, что напротив. Дым разрезает небо светло-серой полосой – и это как противовес снегу на первом плане… И так я рисую и рисую, вздыхая все чаще, думая о маленьком мерцающем пятнышке, – но где же оно, куда запропастилось? Его нет…