Вещность и вечность
Шрифт:
Транспорты
Эрна Поппер. Страница из календаря с 3 по 13 марта 1944. «Роршах; Гартнер-Герингер; графология; рисование; физкультура; Блюмендаль; графология; Моцарт; физкультура; русский; рисование; Шехтер; Роршах; право; графология; Реквием; рисование; стенография; массаж; Сметана».
Транспорты в лагеря уничтожения камуфлировались под «переезд в новое гетто с улучшенными условиями», «работу на объектах в глубине Рейха» и т. д. Мало кто из узников осознавал истинный смысл происходящего. До сентября 1943 года больных не отправляли, поэтому в период раздачи повесток врачи старались держать детей в больнице, даже если для этого не было серьезных показаний, или объявляли «ложный карантин».
Чтобы спасти от депортации на Восток, некоторые родители делали детям уколы молока, от них резко подымалась температура, и ребенок попадал в больницу. Цви Коэн вспоминает: «Доктор Шаффа [10] … держал меня в больнице и после того, как температура спала, хотя обязан был выписать. И тогда я бы попал в транспорт. Благодаря доктору Шаффе
До сентября 1943 года не отправляли детей, чьи родители прибыли с первыми строительными бригадами, детей высокопоставленных лиц и рабочих «нужных» профессий – кузнецов, электриков, ассенизаторов и пр. В сентябре 1943 года с первым «семейным транспортом» в Освенцим началась депортация детей, она продолжалась до конца октября 1944 года.
10
Проф. Гануш Шаффа (1907–1944).
11
Из интервью с Цви Коэном. Кибуц Маабарот, 1996.
Дети боялись остаться в гетто без родителей. В одном документе приводится история про девочку Алису. Ее мать умерла, отец давно был депортирован в Польшу, а тетя, единственный близкий человек, получила повестку на транспорт. «Бедная Алиса мечтала уехать с тетей, бегала от Понтия к Пилату, в конце концов ей пообещали, что за ней придут. Но не пришли. Представьте себе, тысячи людей рыдают, прощаясь друг с другом, а она лежит в постели и ноет, что ее не взяли. Все тут вверх ногами, да иначе и быть не может» [12] .
12
Эва Сормова. «Тетрадь L 410», 18.10.1943. В феврале 1944 года. Эва умерла от тифа. Алиса выжила.
Хана Бради (16.5.1931—23.10.1944). «Диктант. Вагон для курящих. Ресторан. 19.4.1944».
А вот другой рассказ: «В 1944 году со мной в Терезине осталась одна мама. Бабушки и дедушки уже были на Востоке, отец умирал в Малой крепости. Отправляли ночью. 5000 человек. Мама стояла передо мной. Меня в списке не было, но я не хотела разлучаться с мамой и подделала номер. И тут вижу знакомого геттовского полицая из нашего города. Он узнал меня, разглядел фальшивый номер на шее и сказал: “Ты сюда, мама туда”. Но я и слушать его не стала. Мы уже были рядом с Эйхманом [13] – тот приезжал всегда, когда отправляли большой транспорт. Эйхман схватил меня: “Ты не в списке!” Я сказала: “Я хочу с мамой”. Мама с чемоданом была уже далеко впереди, а я все твердила – хочу с мамой. “Приведи сюда эту еврейскую сволочь!” – велел Эйхман. Я привела маму. Эйхман сделал такой жест, цыкнул, мол, отпускает ее тоже, но она не двигалась. Ночь. 5000 человек ждут своей очереди. И вот этот кошмарный тип отпускает маму, а она не уходит. “Что еще нужно этой твари?” – спрашивает Эйхман. “Чемодан”, – отвечает мама. Он усмехнулся, я была уверена, что он пристрелит ее на месте. Мама бросилась к вагону – только бы успеть схватить чемодан. “Без чемодана жизнь не имеет смысла”, – сказала она мне потом. Кто-то был отправлен вместо нее – хорошо, что я не знаю и никогда не узнаю, кто».
13
Адольф Эйхман (1902–1961), оберштурмбанфюрер СС, выдвинулся в 1938 году, возглавив Управление по еврейским делам в Вене. Главный разработчик и руководитель массового уничтожения евреев. В 1960 году схвачен в Аргентине агентами израильской секретной службы «Моссад», судим в Израиле Высшим судом справедливости и казнен в 1961 году.
Во время отправки транспортов подростки помогали старикам, слепым и инвалидам собирать вещи, доводили их до шлойски [14] , находились при них до последнего момента – «погрузки» в вагон.
Хельга Вайсова, род. в 1928, живет в Праге. «Катафалк с хлебом. Молодежный отдел. 27.7.1943».
Постоянная временность
Детские дома захлестывали эпидемии энцефалита, скарлатины, желтухи, кори, ветрянки и энтерита. Сырость, холод и скверное питание вызывали туберкулез. Для диагностики ТБЦ делали анализы и рентген, а при обнаружении болезни успешно боролись с ней даже при отсутствии антибиотиков. В мае 1944 года перед визитом делегации Красного Креста все пациенты туберкулезного отделения были депортированы в Освенцим.
14
«Шлойска» (искаж. нем., «шлюз») – помещение, где проводился личный досмотр заключенных при поступлении и отправке.
«Врачи работали на износ, по 20 часов в сутки, – рассказывает бывший главный хирург Терезина Эрих Шпрингер. – Но что потом? Больной выздоравливал и… получал повестку на транспорт. Если же он все еще не мог двигаться, его вычеркивали из этого списка и вносили в следующий» [15] .
Дети с психическими отклонениями содержались в клинике Гертруды Баумловой [16] . Хроники находились там постоянно, т. е. до депортации, а дети, перенесшие тяжелую психическую травму, после лечения возвращались в детдома под надзор воспитателей.
15
Из интервью с Эрихом Шпрингером. Румбурк, 1989.
16
Баумлова Гертруда (1898–1944), д-р мед. наук, психолог. Летом 1942 года с мужем Франтишеком, тоже психологом, они прибыли в Терезин из Праги. По воспоминаниям Эрны Фурман и Вилли Гроага, супруги Баумловы были несколько не от мира сего. Эрна сохранила перечень докладов и конспекты лекций Г. Баумловой о психологии новорожденного. Анализ
Бедржих Фритта. «Катафалк со стариками». 1943.
«Воспитательницы работают круглосуточно, – писал Ф. Штекльмахер. – Каждую третью неделю ночное дежурство. …Встают к больным детям в среднем по пять раз за ночь. …Те, с кем я беседовал, объясняют это любовью к детям, то есть – чистый идеализм» [17] .
В детдомах были свои врачи-гигиенисты. Так, например, доктор Яхнин отвечал за чистоту и порядок в детдоме для мальчиков. Во время эпидемии тифа он решил упразднить дополнительный источник инфекции – полки над нарами. В ответ на это «Ведем» [18] разразился петицией: «Ваш план, дорогой наш доктор, мы сочли непревзойденным с точки зрения гигиены и воспитания. Но все же вынуждены довести до Вашего сведения, что и мы имеем право на собственную крошечную жилплощадь, которая и без того предельно ограничена. У всех детей на свете есть свой угол, а у нас – нары 70 на 30! Все дети живут на свободе, а мы – как собаки на привязи. Позвольте же вместо полок с игрушками иметь над головой хотя бы полуметровую доску. Поймите, наконец, что мы тоже дети. Да, мы выглядим взрослыми, и в этом виноват Терезин, – но мы такие же дети, как все». (…pner (Иржи Запнер). «Ведем». № 7).
17
Ф. Штекльмахер. Из «Отчета о детдоме L 410». Ноябрь 1942 года. Архив М. Бер (Штекльмахер).
18
«Ведем» (чешск. «мы ведём»), еженедельник детского дома L 417, комнаты № 1. Выходил с 18.12.1942 по 30.7.1944, в комплекте 800 страниц.
Но и такие условия были далеко не у всех. «На чердаке размещен голландский детский дом, – записывает В. Малер. – Три голландские няни заботятся о сиротах, их здесь более тридцати, в возрасте от шести до двенадцати лет. Меня страшно растрогала их судьба. На вопрос, где их родители, они отвечали: в Польше, за границей, неизвестно где, умерли, арестованы, посажены и т. д. Многие из них выучили здесь немецкий, а некоторые – и чешский. Зрелище этих невинных детей, лежащих на маленьких матрасиках на огромном холодном чердаке Гамбургских казарм, в детских рубашонках, под легкими покрывальцами, – произвело на нас неизгладимое впечатление. Мы обнаружили здесь очень больного ребенка, с температурой выше 39-ти – работу по регистрации мы заканчивали в состоянии крайнего расстройства».
Уход за малышами был особенно тщательным, однако, по свидетельству педагога Ирмы Лаушеровой, «малыши крайне болезненно реагировали на гетто: частое пробуждение, апатия, значительная потеря в весе (больше, чем должна была быть при таком рационе), агрессивность. Некоторые расцарапывали себе кожу, пинали и колотили друг дружку. Плач часто переходил в истерику. Дети испытывали острейшую нужду по физическому теплу, прятались у нянечек под юбками. Иные отталкивали своих матерей, возвращающихся с работы. Разве может малыш понять, что мать оставляет его не по доброй воле, что она не способна дать ему то тепло, к которому он привык дома. Многие дети постоянно мочились в постель, после чего пускались в рев, брыкались, трясли руками и головой – типичные проявления фрустрации. Потребовалось немало времени, чтобы научить их играть с предметами: с куклой, лоскутками, веревочками, полотенцем, палочкой, игрушечным мячиком».
В Терезине ни один ребенок не умер от голода, хотя голод помнят все. «Встаешь утром – голодный, ложишься спать – голодный. Мы ели все, что только можно: траву, мороженую морковь, которую находили в земле» [19] .
В качестве наказания за проступки нацисты устраивали в лагере «Лихтшпере» отключение света на несколько недель, а то и дольше. Для детей это было тяжелым испытанием.
Как, снова Лихтшпере? Что за издевательство! Или кто-то над нами шутит? Кто это сказал? Ты? – Нет, не я. Лихтшпере — можно в темноте повалять дурака. А как? Да вот так: Немного побаловаться, Подраться и поиграть, чего-нибудь рассказать, напроказить, расхохотаться, кому-нибудь наподдать. Всё. Устали, стихает возня. Эрвин песенку напевает о маленьком домике, о дворе, огородике, о милом ребеночке, об игривом котеночке, о мягкой постельке, о теплой печурке, о дающем тепло угле, лежащем в огромном ящике, — о о о о о о о о о о о о о о домашнем уютном тепле. И тут наступает глубокая тишина. Огромная тишина, полнейшая тишина. Не морозит тебя тишина? Нет-нет, не морозит. Не холодит тебя тишина? Нет, не холодит. Жаром сердца, дыханьем своим делятся между собой друзья, — вот и душа в тепле. И вдруг приходит на ум: ведь ты до сих пор не знал и понял только теперь — Стужа за дверью и всюду тьма нечеловеческой злобы. А здесь – тепло. Здесь ЧЕЛОВЕК. Здесь люди, а там – лишь звери впотьмах, здесь ЧЕЛОВЕК – и не стыдно плакать у всех на глазах.19
Из интервью с Петром Харрингером. Модеста, США, 2002.