Веселая наука. Протоколы совещаний
Шрифт:
В немецкой (XVI в.) анонимной книжке о жизни растений несколько страниц повествуют о кровопролитной битве мужского и женского начал на уровне вегетации. Именуется сие «Потасовка чертополоха с калиной». Когда колючки чертополоха пронзили кожу калиновых ягод, под действием сока стебли чертополоха мгновенно иссушились, хотя, надо заметить, чертополох — серьезный боец.
На калиновые радения [21] собираются не только ведьмы, но и порядочно всякого бабьего народу. Это сугубо женская мистерия. Только побывав на радении, можно потом собрать сильную ягоду, пригодную в сочетаниях с крапивой и беладонной для приготовления: фармакопей от расстройства регул; от лютых резей в желудке; от нежелательной беременности; от бессонницы либо для малого летарга дня на три, четыре. Но более всего калиновые фильтры эффективны в борьбе с мужчиной. В равных долях смешиваются
21
От двенадцати ночи до четырех утра в ночь интенсивного цветения, примерно конец июня.
Фольклор отлично отражает ситуацию. В сборнике «Народные песни, частушки, присловья» (Москва, 1955 г.) читаем такую историю:
На завалинке Ерема размечтался, глядя в даль. Грусть-тоска снедает душу, и не радует медаль. Черноглазая Матрена и лукавит и манит, Пред калиновою веткой девка вряд ли устоит. Отрубил Ерема ветку от калинова куста И послал гонца к Матрене в виде черного кота. И разлегся на постели, ох и жарко нынче лето, Глядь, пришла к нему калина и отрезала… вот это, А потом пришла Матрена — ты хотел меня любить. Да ты что, Матрена Львовна, будем лучше водку пить. Хороводы на деревне, ветки заново цветут, И готовится Ерема к поступленью в институт.Мужчина, желающий ускорить обольщенье девушки с помощью женской же союзницы, достоин разве что учения в институте — такова, похоже, мораль текста сего.
На цыпочках и на ощупь
Что хорошо социуму, плохо индивиду и наоборот. Кто не с нами, тот против… Если враг не сдается… Ибо из двух оппозиций, по мнению Николая Кузанского, одна стремится стать единством относительно другой. Почему «враги человеку домашние его»? Главное потому, что мешают оному достигнуть царствия небесного своей ежедневной белибердой.
Одно из толкований символа креста: горизонталь суть пребывание «внешнего человека», вертикаль — «внутреннего человека» (индивида, тайного «я» по Майстеру
Экхарту). Их пересечение непременно ли ведет на Голгофу, к жизни дон Кихота, в сумасшедший дом? Ежели вспомнить сказанное в связи с окружностью, меж горизонталью и вертикалью всегда остается крохотный зазор, минимум, невозможный для преодоления. Пользуясь романтическими доводами в защиту индивида, мы не добьемся ничего. Человек не в силах себя отделить от окружающего — дело в неразрешимом понятии грани, границы. Он раздвоен природно. Индивид либо фантом абстрактного мышления, либо цель неустанного поиска. Французский философ Шарль де Бовиль писал в книге «О мудрецах»: «После грехопадения человек не может вернуться к нерушимой первичной простоте. Он должен через противоположность, что раскинулась над ним, найти истинное единство своей сущности, то единство, которое не исключает различие, но ставит его и поощряет. В простом бытии нет силы, оно плодотворно, когда раздваивается в самом себе и таким образом восстанавливается в своем единстве» [22] .
22
Carolus Bovillus. «De sapiente.» 1509.
Единство вне собственного фона, вне множественности — понятие трансцендентальное, «метафизическая точка» Лейбница. Иначе получится белая ворона, монарх без монархии, оратор без аудитории, словом, нечто оригинальное, нелепое, смешное, трагическое. Единство, внедренное в двойственность, приводит к полному растворению любой идеологии, потому что, согласно аксиоме Лейбница, в любой системе таится ее
У Германа Гессе есть любопытная статья «Братья Карамазовы и закат Европы»: «Что происходит в романе? Смердяков не убийца, Иван не нигилист, убийство оправдано, старец Зосима падает в ноги Дмитрию ради будущего великого страдания его…» Касаясь легенды о великом инквизиторе, Гессе понимает сцену так: инквизитор говорит Христу: по одному слову моему толпа станет подбрасывать хворост в костер, на котором я тебя сожгу. В результате добро, моральный закон, религиозная идея — все летит к черту. Что же остается, спрашивает Гессе? Закат Европы, Шпенглер, джунгли, бескрайние сарматские степи…
В середине девятнадцатого века под именами анархизма и нигилизма, в сущности, скрывалась ненависть к диктатуре единого. Далее: сомнение в легитимности десяти заповедей, рассуждение Макса Шелера о ресублимации, пассажи Людвига Клагеса про убийственное влияние духа на душу — недоверие и разочарование в примате «единства» людей, воспитанных в почтении к этому примату.
Блуждающий центр, подвижный акцент. Подлунная природа и мы сами основаны на законе первичной двойственности, что выражено очень резко в докторе Джекиле и мистере Хайде, в концепции человек-зверь, но может скрываться до неразличимости в действиях убежденного фанатика. По мнению Базарова, порядочный химик лучше любого поэта. Эпатажное высказывание для того времени, не более того. Просто в его, базаровской гамме предлагается другая тоника.
В своей ученой поэме «О природе вещей» римский поэт Лукреций проявил так называемый материализм, за что его весьма ценят. Богов он при этом не отрицает, хотя полагает существами отрешенными, которые сами себя создают из комбинаций легких атомов и легких пустот и уж понятно никак не вмешиваются в дела человеческие. Лукреций интересен совершенным отрицанием платонического «единого». Относительный порядок в четырех космических стихиях поддерживает первичная двойственность Венеры и Эроса: мать и сын, мать и отец, любовники, сестра и брат, словом, обожествленное могущество двойственности. Любая ссора между ними ведет к локальным или масштабным катаклизмам.
Здесь сокрыто обоснование магического воззрения, ибо тщетность однозначных объяснений открывает двойную жизнь вне платонического диктата обязательного единства. Методика оскорблений: если нас обзовут подонками, змеями и скорпионами, следует скромно ответить: сии суперлативы объясняют нас не до конца, всегда есть нечто, ускользающее от пытливой мысли оскорбителя. Это равным образом относится к психологу, писателю, портретисту. Каждый из таких специалистов может задать себе вопрос: не является ли моя исчерпывающая характеристика данного лица, скорее, автопортретом, нежели чем-нибудь другим? Так ли уж правилен однозначный вердикт? В романе «Бесы» Ф. М. Достоевского разбойник Федька Каторжный говорит: «Он (Петр Степанович Верховенский) как человека сочинит, так с ним и живет». Все мы склонны к подобным «сочинениям», а потому живем с фантомами, схемами, моделями, избегая реальной двойственности бытия.
Наблюдение и спокойное созерцание желательно при вхождении в эротико-магические пространства. А что еще желательно? Знание «науки страсти нежной, которую воспел Назон»; знание минералогии в ее альтернативных вариантах, этнографии в духе Парацельса и делла Порта. Очень полезны путешествия сэра Джона Мандевиля, отчеты искателей Гипербореи, Лемурии, Гондваны, ибо вряд ли нас может интересовать прагматическая военно-торговая география земного шара. Иное дело — «страна пресвитера Иоанна», Антихтониус, архипелаг Перия, острова Синдбада-морехода, карты Летучего Голландца…
Однако во всех подобных географиях необходимы фиксированные точки, буссоли, астролябии и прочее. Девиз магической географии «mobile in mobilis» — подвижный в подвижной среде. Для современной физики процесс наблюдения влияет на объект наблюдения. Что же сказать о пространствах, где наблюдение не просто влияет, но изменяет пейзаж и трудно сообразить, что с нами-то делается.
К примеру, одиннадцать братьев, обращенных колдуньей в лебедей, несут сестрицу Элизу на крыльях. Впереди — замок феи Фата-морганы: «Под ним качались пальмовые леса и роскошные цветы величиной с мельничные колеса… И вот горы, леса и замок рухнули, и из них образовались двадцать одинаковых величественных церквей с колокольнями и стрельчатыми окнами. Ей показалось даже, что она слышит звуки органа, но это шумело море. Теперь церкви были совсем близко, но вдруг превратились в целую флотилию кораблей. Элиза вгляделась пристальней и увидела, что это просто морской туман, поднимавшийся над водой» [23] .
23
Г. Х. Андерсен. «Дикие лебеди».