Веселое горе — любовь.
Шрифт:
Полковник недоверчиво посмотрел на Пауля:
— Ведь наци убили голубей при отце?
— Да.
— Тогда для чего была написана эта странная записка? Отец же знал, что птицы мертвы.
Мальчик утвердительно кивнул головой. Разумеется, отец знал об этом. Но он еще знал свою семью, своего сына, которому сумел привить прочную любовь к птице. Отец надеялся, что сын поймет его намек. Прямо написать он не мог, боясь, что гестаповцы прочтут письмо.
Но оказалось, что сын догадался обо всем еще до записки отца. Ведь была весна, и в каждом гнезде лежали яйца. Большинство из них были снесены только что. Нацисты, убив птиц, не тронули гнезд.
Пауль знал:
Пауль собрал яйца, снес их в подвал и разложил по гнездам. Затем он выпросил у матери несколько наволочек, старое пальто и немного желудевого кофе и побежал к знакомым голубятникам. С огромным трудом выменял у мальчишек на все эти вещи самую бросовую, самую дешевую птицу. Условие было только одно: Пауль покупал те пары голубей, у которых только что появились яйца.
Ночью мальчик снес птиц в подвал. Большинство голубей, не заметив в темноте обмана и приняв чужие гнезда за свои, спокойно стали выпаривать птенцов. Правда, были и такие, которые тотчас же сошли с яиц.
Окончив рассказ, Пауль надолго задумался. Мне даже показалось, что он чем-то огорчен и встревожен.
— Что такое, Пауль?
Мальчик не ответил.
Я еще раз спросил его о причине внезапной тревоги.
Смущаясь и хмурясь, Пауль сказал о своем желании переселить голубей в сад. Но боится, не убьют ли русские птиц? Ведь война еще не кончена. А держать голубят в подвале опасно. Пауль редко снимает с окна фанеру и выпускает взрослых птиц в подвал. Им не хватает солнца, они мало двигаются, совсем не клюют землю. Их детишки-приемыши вырастут худыми и бледными, как травка без света. Многие из них умрут раньше или позже, и, значит, Пауль не выполнит последнюю волю отца.
Мы постарались успокоить мальчика. Сказали ему, что воюем с врагом, который пришел грабить и жечь нашу землю, с врагом злым и беспощадным. Он убивал наших детей, он топтал наши цветы, бессмысленно убивал птиц и грабил наши святыни. Мы ответили огнем на огонь и ненавистью на злобу. Но мы не воюем ни с детьми, ни с женщинами, ни с птицами. Это противно нам. Пауль должен понимать это.
Мальчик сказал, что верит, но еще сказал, что есть разные люди.
— Да, конечно, — откликнулся Петр Андреевич, — в нашей армии миллионы людей. И среди них может найтись злой нехороший человек. Но и он побоится дать волю своим низким инстинктам. Видишь ли, когда фашист убивал русского мальчика, Гитлер или Геббельс или командир полка одобряли это. У нас убийце ребенка грозила бы не только смерть, но и всеобщее презрение, всеобщая ненависть. В этом все дело, Пауль.
Мальчик, кажется, повеселел. Он вынул из гнезда второго бухарского голубенка и, держа обоих птенцов на ладони, согревая их дыханьем, заметил:
— Они еще голые есть, их плохо видно, что они за птица...
И, весело поблескивая глазами, стал рассказывать, какими станут трубачи, когда вырастут. Нет, у них будет не один хохол, как у других чубатых птиц, а два — на затылке и над клювом. А глаза как жемчуг. А ножки в густом пере, будто голуби вырядились в широченные средневековые ботфорты. А голова плоская и широкая, прекрасная голова бухарских трубачей!
— А ты знаешь, Пауль, — спросил я мальчика, — почему этих чрезвычайно редких у вас птиц называют бухарскими и откуда появились в Берлине эти голуби?
Мальчик расцвел. Еще бы ему не знать! Профессор Бруно Дюриген и папа Пауля прекрасно доказали, что бухарских
Я поинтересовался у Пауля, знает ли он, где находится Бухара, давшая свое имя этим отменным птицам. Пауль знал. Он даже принес карту, чтобы показать этот город на крайнем юге Советского Союза.
Аккуратно сложив карту, мальчик снова стал показывать нам голубят. Держа в полусжатой ладони слепого пискуна, он похвалился, что это брудэр [62] бухарского трубача. Пауль был прав: немецкие двуххохлые трубачи вели свой род от бухарцев и трубачей чистой немецкой крови.
62
Брудэр — брат.
— Война есть смерть, есть огонь, есть плохо! — возмущался Пауль. — Зачем это? Надо мир, надо цветы, таубэ. Разве нет?
— Конечно, — поддержали мы мальчика. — Завтра или через неделю будет мир. Война издохнет, и никто никогда уже не станет кидать друг другу на головы бомбы и снаряды. Люди будут меняться цветами, машинами, красивыми птицами. Прекрасное наступит время!
— О! — вдруг заулыбался Пауль. — Я буду дарить вам свой таубэн!
Возбужденный и довольный, он говорил о том, как его багрово-красные почтари далеко в России, за Уральским хребтом, будут выводить голубят чистой немецкой крови.
— Я буду дарить вам дойчэ шаутаубэн! [63] — с гордостью заключил Пауль.
Я замахал руками:
— Что ты, что ты! Я не могу взять таких дорогих голубей! У тебя только одна пара почтовиков, остальные беспородные птицы.
— Это есть ничего! — заторопился Пауль. — Я буду достать другие.
Полковник взял мальчика за плечи:
— Не довезет майор твоих птиц до России. Да и некогда ему заниматься с ними: война.
— Завтра — нет война! — убежденно возразил Пауль.
63
Дойчэ шаутаубэн — немецкий выставочный почтарь.
— Так то завтра! — засмеялся Петр Андреевич. — А он — военный, его сегодня убить могут.
— Да нет! — возразил я полковнику. — Не в том дело. У Пауля только одна пара почтарей. А он собирается отдать их заезжему человеку. Я не могу взять.
Я говорил это совершенно честно. Мне, и в самом деле, очень хотелось иметь багрово-красных немецких почтовиков. Ах, каких прекрасных летунов я вырастил бы у себя дома, спарив немцев с вишневыми московскими почтарями! А там, чем черт не шутит, скрестил бы с ними уральских чаек [64] и получил бы птицу, отлично берущую высоту! Одним словом, я размечтался.
64
Чайки — порода гонных голубей на Урале.