Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Шрифт:
Остались мы совсем одни: я, ночь, да шум реки. А сват всё не появлялся. Рассердился я, нашёл большой камень, уселся на нём как на стуле, буркой прикрылся и задремал.
Не знаю, сколько я спал, как вдруг услышал голос свата.
— Эй, Караман, где ты там?
Вскочил я, словно холодной водой облитый, и как закричу.
— А-у!
— Тише, чего орёшь-то, заснул небось? — появился из темноты сват. — Тоже мне похититель, соня ты, вот кто! — сказал он насмешливо.
— Как так соня, кацо! Притаился я просто, — стал я
— Раскрой глаза получше, парень. На, получай! Этого ангела бог специально для тебя создал. Желаю состариться вместе в любви да сладости и ныне, и во веки веков, аминь!
Вместо того, чтобы забрать у Ареты драгоценную добычу, схватился я вдруг за сердце, чуть было из груди у меня оно не выскочило.
— Скорее, увалень, светает уже.
— Чтоб для наших врагов никогда не рассвело!
Сват подвёл ко мне закутанную в бурку девушку, схватил я её как божий дар и в упоении прижал к груди.
— Э-э, кацо, что это у неё лицо башлыком перевязано? — спросил я в разочаровании.
— Да, лицо я ей башлыком закрыл, а руки концом его перевязал. Так-то надёжней, от предосторожности голова ведь не болит… а вдруг ей закричать захочется, тогда как, а?..
— Это, конечно, правильно, но…
— Что но, не задохнётся, не бойся. Ах ты, разбойник, тебе бы сразу целоваться. Потерпи немного, успеешь ещё. Предупреждаю тебя, не развязывай башлыка, пока на место не придёте, — наставлял меня сват.
В это мгновение драгоценная ноша казалась мне легче пёрышка. Наконец-то смилостивилось надо мной небо, дождался я своего счастья!
Через минуту я уже сидел на коне, а рядом со мною сидела девушка. Для неё я заблаговременно второе седло приспособил, я ведь мужчина сообразительный.
— Скачи, чего ждёшь? — торопил меня сват.
— Батоно Арета, в этой суматохе я шапку потерял, может, найдёшь…
— Кто в такое время про шапку спрашивает, парень? Тут в пору голову потерять. Скорее! Чего мешкаешь? А то ведь и вправду голову потеряешь.
— Позор-то какой без шапки, шапка ведь, знаешь, поди…
— Знаю, знаю, снимешь потом у девушки башлык и закутаешься! Только быстрее уезжай, не тяни! Да помни, женщины смелых любят. Сперва сердиться станет, а уж потом плющом обовьётся. Храни тебя бог! Поезжай с миром.
— А ты разве не с нами?
— А кто же тебя прикрывать будет? Того гляди погоня нагрянет, забыл, что ли?!
Я пришпорил коня и помчался во весь опор. Пересекли мы ручей и в поле выехали. Как только деревню миновали, послышался одинокий выстрел, но был он так слаб, что даже эхом в горах не отозвался.
«Вдруг это в Арету выстрелили?» — подумал я, но тут же успокоился; не так-то легко всадника настичь в темноте выстрелом. Да и бурка защитит…
Крепко держу я девушку, к себе прижимаю, знаю, никто её у меня отнять не сможет, никто меня не одолеет.
Эх! Жив был бы сейчас дед мой блаженный, видел бы он меня,
А девушка молчит, звука не издаёт и вовсе, не потому, видимо, что рот у неё башлыком завязан, нет! Скорее всего от страха молчит.
— Не бойся, генацвале, со мной тебе бояться нечего! Пули нас не настигнут — бурка не позволит, и никто тебя отнять у меня не сможет!
Где-то вдалеке снова выстрел прозвучал. На этот раз горы откликнулись.
«Может, это Арета из пистолета палит, у него ведь он за поясом торчал», — подумал я.
Но стрельбы больше не слышно. Я ещё крепче прижимаю к себе девушку, рукой обхватываю её талию.
Наконец опасность миновала. О как хочется мне увидеть испуганные глаза Цицино, которая мне дороже всего на свете. Но между нами ночь, и она мешает мне, — ночь и башлык!..
Девушка вцепилась в меня. Ну, а я — мужчина же я в конце концов! — терпел, терпел, а потом взыграла во мне кровь, забурлила в жилах, заколотилось в груди сердце, словно дружки на конях в бешеной скачке понеслись со мною рядом на свадьбу.
Наконец мы достигли отмели, на которой река растекалась ручейками. Проскакав отмель, я почувствовал себя, как дома, и совсем успокоился, расслабил поводья и пустил лошадь шагом.
— Всё ещё боишься, ангел мой? — спросил я девушку. Она в ответ издала короткий стон и затрепыхалась, давая мне понять, что пора её освобождать из плена.
Я освободил ей связанные концами башлыка руки, крепче обвил её стан рукой и теснее прижал к груди. Девушка присмирела, как перепёлка. О, боже! Неужто бывает что-нибудь слаще этих мгновений?
«Нет, — думаю, — не солнце, конечно, даёт земле жизнь, а вот это тепло, — сладостное и трепетное, — и кровь моя, несущаяся скаковой лошадью, вскипающая волнами, бьющаяся о пылавшую грудь девушки».
Девушка дрожит.
— Неужели боишься, божество моё?
— Да… — лепечет она и горячо обнимает меня за шею. — Да, да…
Я понял, что она жаждала того же, что и я, — и приподнял с её лица башлык. Мои дрожащие губы встретились с её устами. Найдя их, я уже не отрывался от них и даже чуть было не потерял сознания.
Целую я её, ласкаю, и чудится мне, будто у меня выросли крылья и я вот-вот унесусь в поднебесье.
Девушка тоже крепко прильнула к моей груди, словно её ко мне припаяли. Я пил нектар из её уст: — нет, не девичьи это губы, а нечто раскалённое, как железо, которое Адам Киквидзе достаёт из огня. Но только это железо не жгло меня, а заставляло бурлить мою кровь, и я чувствовал себя, словно в блаженном сне.
«Боже, даже ради одного этого мгновения стоило мне родиться на свет. Оттого, наверное, и называют человеческую жизнь быстротечной, что в ней бывает лишь одно такое мгновение. Так вот, оказывается, каковы они, женские уста! Благодарение тебе, боже, за то чудо, которое ты сотворил!»