Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Шрифт:
— А эту чареку для чего ты прихватил, в дорогу, что ли?
— Вот ещё! В дороге воду ладошкой зачерпнёшь да напьёшься. На кой чёрт мне кувшин.
— Неужто в Кутаиси чарека вина стоит дороже пятака? — спросил я испытующе.
— Ну, если продам чареку за пятак, мне больше и не надо, эдак ведь и разбогатеть недолго.
— А коли так, возьми мой пятак и налей мне чареку, — я сунул Кечо деньги.
— Что ты со мной делаешь, Каро? Я должен взять у тебя деньги за вино, да? Неужто в дороге я так изменился, или я не прежний Кечули! Да убери ты свой пятак, безбожник,
Но тут уже я замахал руками:
— Ты, брат, что из себя корчишь, не заставляй себя просить, не дома мы небось. Везёшь вино на продажу, а я у тебя его даром возьму? Если будешь вот так в дороге развязывать хурджин направо-налево да всё раздавать, много ли заработаешь?
Спорили мы спорили, но я всё-таки убедил его.
Бурдюк был так крепко завязан, что Кечо еле отвязал тесьму. Вино с рокотом полилось в чареку.
Отец мой любил говорить — наше вино в одном похоже на беременную женщину: ему, как и ей, нельзя далеко ездить, уж очень оно от тряски портится, а уж если пришлось с ним попутешествовать, то нужно дать ему немного отдохнуть. Теперь я убедился в истинности этих слов, но всё-таки вино доставило мне большое удовольствие, первые же капли отозвались во всём теле вкусной дрожью. Выпив половину, я протянул чареку Кечо:
— На, пей!
Кечо растянул в улыбке рот до ушей, но пить отказался:
— Посмотрите-ка на него, приглашает меня на моё же вино. Стыда-совести я дома не оставлял!
— Чего это ты, дурень, мотыльки мы, что ли, один только день на свете живём?! Завтра ты меня угостишь, что в этом такого! Блаженная бабка моя Тапло знаешь что говорила: вся жизнь человека — это сплошная расплата за долги — займы и больше ничего! Понял?! Ну Христа ради, пей, не тяни.
Он наконец взял кувшинчик и как приложился к нему, так и не смог оторваться, всё до конца высосал. Впрочем, много выпить ему не пришлось: разика два, не больше, поиграл адамовым яблоком, на этом всё и кончилось. Потом вдруг сразу как-то погрустнел, но это длилось какую-то долю секунды, а затем глаза его подозрительно заблестели:
— Караманчик, а что у тебя в бурдюке?
— Слёзы, — невозмутимо отрезал я.
— Скажешь тоже.
— Ну, а если знаешь, чего спрашиваешь.
— Ты что, тоже на продажу везёшь?
— Угу! Отец девять раз заставил меня поклясться. Если, говорит, не продашь, пусть оно у тебя во рту ядом оборотится.
— Да, уж не говори, умный мужик дядя Амброла. Нельзя быть рабом желудка, он, говорят, делает человека ястребом, а ястреба превращает в свинью. Вот если продашь чареку за пятак, думаю, это совсем неплохо.
— Продам за пятак, больше мне и не нужно, не собираюсь же я разбогатеть на этом вине, — заметил я степенно.
— Сдаётся мне, продашь! Наше вино в Кутаиси хорошо идёт, да вот доставлять его туда трудновато.
— Ну уж как-нибудь довезём!..
Кечо немного помедлил и вдруг протянул мне пятак:
— Налей-ка мне твоего. Чарека за пятак — цена сходная, да и бурдючок легче станет, а впереди ведь путь немалый.
Я не мог ему отказать, молча стал отвязывать тесьму… потянул, вино сначала не пошло,
Кечо жадно накинулся, сделал два глотка и вернул кувшин мне.
— На, пей!
— Побойся бога! Видали, моим же вином меня угощает, такого позора я не вынесу!
— Как тебе не стыдно! Гора, говорят, с горой не сходится, а человек с человеком и через девять гор столкнуться могут! Пей! Выпей за счастье в пути! Не люблю я пить тихо. Тихо пьют краденое, а если уж пир, то пусть он пиром и будет. Э-э-эй!! Здравствуй, очаг, — умри, враг! — Кечо забросил свою шляпу на ветку ели. — Давай этой прекрасной чарекой выпьем за удачу! Да здравствует! Да здравствует!.. — звонко крикнул он и вдруг принялся напевать:
Генацвале живой душе! Реро!Если есть у тебя вино в квеври,Реро, реро, реро!— Ну-ка, парень, подтягивай!
— Реро-о-о-о-о!! — пропищал я, вытягивая шею, и поднял кверху указательный палец.
Совсем не пришёл бы в этот мир,Реро, реро, реро,Если бы не была ты мне по сердцу,Реро, реро, реро.— А у тебя получается.
— Подожди ещё, так распоюсь, что луна от удовольствия растает.
После второй чареки мне стало совсем хорошо. Бурдюк-путешественник определённо успел уже отдохнуть и прийти в себя.
Я опустил руку в карман архалука, извлёк оттуда сиротливо лежавший там пятачок и протянул его Кечо:
— Налей-ка ещё одну!
Разгорелась торговля, да какая! Не нужно было ни базара, ни прилавка. Кечо распевал во всю мочь своего горла, а чарека и сирота-пятак переходили из рук в руки.
В лесу зашевелились, зашатались тени, а у костра — мы.
Я всё покупал вино из бурдюка Кечо, а Кечули — из моего.
Всё смешалось — хурджины, прилавки, бурдюки, прибыль, но, несмотря на всю эту круговерть, ничто не изменилось: чарека и пятак переходили из рук в руки. А уж если говорить начистоту, какой во всём этом был толк, непонятно, разве вино в обоих бурдюках было не из одного квеври? Известно ведь вам, дорогие мои, что за столом мешать вина не годится, а одно пей себе на здоровье, пока на ногах стоять можешь, оно не убьёт, не повредит. Вот мы и пили одно вино из двух бурдюков.
— Караманчик, Карамаша, простофиля! Куда мы теперь идём? — спрашивает меня мой попутчик.
— Ты что, испытываешь меня, что ли? Как куда, в город едем, деньги зарабатывать. Заработаем столько, что наполним хурджины червонным золотом и с песнями-плясками домой воротимся.
— Будь здоров, душенька! Дай-ка я тебя поцелую!
Луне тем временем надоело без дела сновать по небу, она улеглась и задремала где-то по ту сторону леса, а звёзды, словно обрадовавшись этому, засияли ещё ярче, некоторые же из них будто только сейчас пробудились и вылезли из-под огромного небесного одеяла.