Веселый моряк
Шрифт:
Все было превосходно. Но лицо, увы, так и не явилось мне. Более того, от чрезмерного напряжения, учтите к тому же, что было далеко за полночь, на меня напала такая сонливость с которой я и в лучшем состоянии не смог бы совладать. Она была столь безудержной, что мне казалось, легче проспать несколько дней подряд не ев, не пив, чем дорисовать эту картинку. Завтра! Я обещал! Ерунда! Я свалился в постель.
Но как это часто бывает, даже если человек спит как убитый, волнение продолжает бродить в нем и понукает доделать несделанное. И так как я путано уговаривал себя, что утром наверняка все докончу, не
Первое, что бросилось мне в глаза, была, естественно, фигура веселого моряка.
И тут, о, чудо из чудес, безо всяких усилий с моей стороны передо мной, словно на фотографической бумаге, опущенной в проявитель, возникло мужественно-благодушное лицо.
Я как был в полудреме, так и выскочил из кровати. И пока, ни на секунду не задумываясь и не останавливаясь, весь глаза и руки, клал на доску мазок за мазком, пребывал все в том же состоянии.
Через полчаса лицо было готово. Я щедро, ученически старательно наслюнил на него обретенное в многочисленных невзгодах залихватское благодушие. Но самый смак был не в этом, а в умопомрачительных морковно-рыжих бакенбардах, которые наверняка завоевали бы первый приз на конкурсе парикмахерского мастерства. Это были бакенбарды, которые, казалось, распространяли вокруг моряка загадочность дальних стран и придавали ему вид самого что ни на есть заправского, высокопробного морского волка.
Через час, протерев доску олифой, я уже передавал ее мальчишке-подручному.
О завтраке я старался не думать, смакуя удовлетворение от хорошо сделанной работы. Тем основательнее я готовился к дневным поздравлениям трактирщика, надеясь, что не придется даже и упоминать о причитающемся мне обеде.
Я не ошибся. Трактирщик остался доволен, и обед был такой, что не придерешься.
Не извольте, однако, впасть в тоску от этого избытка благополучия. Главное еще только начинается.
Выхожу я, отобедав, из трактира и вижу, что перед вывеской стоят двое. Бурно чему-то радуются и показывают Друг другу на рисунок. Потом останавливают еще и третьего и опять, теперь уже втроем, начинают пересмеиваться. Но это еще что. Один из них привлек внимание выглядывавшей из окна дамочки. Через несколько минут они веселились уже вчетвером. Их становилось все больше и больше. Уже целая толпа собралась перед картиной, все что-то восклицали.
Я, естественно, наблюдал за происходящим с приличествующего расстояния. Ибо, как вы понимаете, тут же отошел в сторону, из скромности. Однако мне было любопытно, чем вызван такой успех. Поэтому я счел нелишним минутку понаблюдать за его величеством народом, от которого, кстати сказать, веяло отнюдь не благоуханием.
По правде говоря, в поведении толпы мне почудилось что-то странное. Но издалека, конечно, было не разобрать, что они там обсуждают. И я предположил самое естественное: что заслуженный восторг вызвала бесшабашная игривость моего матроса, а главным образом его щедро золотящиеся бакенбарды.
Я удалился в тот момент, когда в дверях трактира, к вящей радости собравшихся, появился сам хозяин. Такая популярность была мне уже ни к чему. Чтобы трактирщик, не дай бог, заметил меня и подозвал, желая представить автора. Во всяком случае, столь убедительный успех на поприще халтуры привел меня в некоторое
Но ничего не попишешь! Я побродил немного вокруг пристани. Сделал пару мрачных карандашных набросков. С тем и отправился домой, лишь начало темнеть.
К тому времени толпа уже не заполняла тротуар перед моим творением. Напротив того, пока я поднимался к себе, встретившаяся на лестнице уборщица доложила, что в комнате меня чуть ли не с самого обеда дожидается какой-то господин.
— И не хочет уходить, — сказала она. — Желает говорить с господином художником наедине. Он живет где-то на нашей улице. Я его часто вижу.
О, святая мадонна! Наверняка весть о моем матросе уже разнеслась и это какой-нибудь новый заказчик вывески. Может, сосед-сапожник. А может, портной с угла. Что же, если я правильно думаю и так оно пойдет и дальше, то я смогу, «обвывесив» квартал, получить полное обеспечение вплоть до гардероба.
Такая у меня мелькнула мысль. Однако девушка, к моему полному изумлению, вдруг продолжила:
— Но мне кажется, этот господин страшно зол. Будьте осторожны.
Стоит ли говорить, что это предположение вызвало у меня лишь улыбку.
Вхожу я, значит… (Выпейте, прошу вас, сразу же стакан воды, если вы чувствуете себя слишком слабыми для волнующих неожиданностей.) Ибо вхожу я, и действительно с моего единственного походного стула меня встречает пара таких бешено вращающихся глаз, какие бывают только у наглядных пособий в лечебнице для душевнобольных.
— Вы мне за это ответите, господин хороший! — налетел на меня мой посетитель, хрипя и запинаясь.
— Что вы имеете в виду? — изумляюсь я.
Тут я, кстати, уже узнал пришедшего. Это был тот самый господин, напротив которого я день назад сидел в трактире. Но чем я вызвал такой его гнев и за что мне придется отвечать? Я терялся в догадках.
Однако он уже рычал мне навстречу:
— То, что эта картинка для трактира — ваша работа.
— Ну и что?
— А то, что вы нарисовали меня.
Поверите ли, только теперь я по-настоящему изумился.
— Я?… Вас?… — вырвалось у меня.
— Только не вздумайте ломать комедию! — орал он. — Я не позволю делать из себя дурака!
Что ж, если кому-нибудь когда-нибудь и удавалось разгадать мои сомнения в здравости его рассудка, так это был тот самый отчаянный незнакомец. Ведь, сколько я ни насиловал свой хваткий на человеческие лица глаз, я не мог обнаружить абсолютно никакого сходства между пришедшим и портретом на вывеске. В конце концов, здесь, на взморье, на каждом шагу можно было встретить такое обветренное и изборожденное морщинами лицо. Но кроме этого между ним и моим моряком не было ни тени сходства.
Все это я попытался облечь в слова, надеясь, быть может, вызвать в незнакомце минуты просветления, которые случаются даже при самых буйных помешательствах. Вдруг он извинится и уйдет.
— Помилуйте, ради всего святого, ведь портрет нисколько на вас не похож. Не говоря уже обо всем прочем, у моего моряка бакенбарды, а у вас такие прекрасные усы, — сказал я.
Однако от этого моего хитрого комплимента гость бешено задергался каждой своей клеточкой, словно отплясывая какой-то безумный танец.