Веселый мудрец. Юмористические повести
Шрифт:
— Не так будет, как пан скажет, а так будет, как мужик сделает, — раздался из чащобы спокойный голос.
Послышался шорох, и в лесу все затихло, словно никого здесь и не было.
Когда Печенка с помощью своих псов отыскал наконец пана Кишковского, то заблудившийся дядюшка прежде всего рассказал про встречу с мужиком.
— Так это же Нестерко! — догадался Печенка.
— Будь он хоть султан турецкий! — шумел Кишковский. — А чтоб ты выпорол его знатно!
— Будет исполнено, дядюшка, — приложил руку к сердцу племянник. —
Но когда гость отбыл восвояси, то Яким посоветовал Печенке с Нестерком не связываться.
— Мужичонка он озорной, как бы чего не удумал нам во вред, — сказал писарь. — Мы его, пане, по-другому за жабры возьмем, обождите, придет час.
…Вот о своей встрече с озорным мужиком и вспоминал Кишковский, уставившись в потолок.
«Значит, я получу за щенка всю его семейку! — подумал пан и улыбнулся. — Ох и поговорю ж я с ним тогда! Придет ко мне, поклонится, а я его — на конюшню!..»
…Печенка положил свою хмельную голову на стол так, что один ус влез в блюдо со сметаной. И собачьему пану припомнилась последняя выходка Нестерка.
Печенка решил гостей потешить, призвал озорного мужика к себе.
— Ты, говорят, везде ходишь-бродишь, товарам цену знаешь. Скажи, почем сейчас дурни продаются?
Гости рассмеялись, а Нестерко поклонился и молвил спокойно:
— Это, пан, смотря, где и какой на дураков спрос. Дурня мужика, вроде меня, за грош спускают, а вот такого дурня пана, вроде вас, за тысячу торгуют…
И это при вельможных гостях-то, при панстве!
Что делать? Пришлось смеяться вместе со всеми, да и только! Но теперь-то наконец и озорному мужику пришел черед! Как узнает, что его деток в другую деревню отдают, — взвоет! Тогда уж над ним и покуражиться можно будет вволю!
…Яким Трясун тянул из чарки винцо и усмехнулся своим мыслям.
«Ловко я придумал, как с Нестерком счеты свести… Попомнит он, как желал здоровья стеклянным глазам!»
…Произошло это в ту пору, когда писарь только-только прибыл в Дикуличи. Нестерко пришел в усадьбу вместе с другими крестьянами недоимку платить.
Яким покопался для вида в толстой книге и сказал:
— За тобой, лапотник, еще три рубля остается. Нестерко сразу смекнул, что новый писарь хочет эти рубли себе в карман положить, и ответил:
— А я так думаю, что мной все сполна уплачено.
— Ан, нет, — усмехнулся Яким, — посмотрим вместе. Нестерко хотя грамоты и не разумел, но виду не подал и говорит:
— Что ж, посмотрим… Это здесь? Так ведь тут не про меня писано!
Яким действительно ткнул пальцем в первую попавшуюся строку, а Нестерко приметил. Писарь понял, что этого мужика ему не провести, и попытался оправдаться:
— Что-то глаза плохо видеть стали… Придется очки надеть.
Яким привез с собой из города большие очки. Видел он и без них хорошо, но на всякий случай возил с собой. Многие дивились: что, мол, за штука чудная? Небось в них все насквозь видно? Не иначе —
Писаря очки часто выручали из трудных положений. Так и на этот раз: протер Яким стекла, насадил оправу на нос, снова в книгу взглянул.
— Верно, не за тобой должок…
— Пусть будут здоровы твои стеклянные глаза, — сказал Нестерко с поклоном, — а другие чтоб повылазили!
Крестьяне отвернулись, усмешку скрыли, а Нестерко пошел с панского двора до своей хаты.
С той поры Яким спрятал очки на самое дно сундука и в Дикуличах никогда ими не пользовался: стоило только крестьянам увидеть их, сразу же вся деревня вспоминала Нестерка и его здравицу «стеклянным глазам».
«Ну ладно же! — мстительно думал писарь. — Помаешься ты еще за свои дерзости, лапотник! И за то, что ни разу меня не угостил!»
…Первым нарушил молчание пан Кишковский.
Он перевел взгляд с потолка на стол, увидел измазанный сметаной ус племянника и пробасил:
— Ага, значит, шесть душ — это дети Нестерка. Так?
— Так, пане, так, — кивнул писарь. — Шесть душ, одна к одной. Пятеро без имени, а старшую зовут Марисей.
— Кто это — без имени? Некрещеные, что ли?
— Угу, — пробормотал Печенка и вторым усом тоже залез в сметану.
— Совершенно правильно, — покосившись на красовавшуюся среди винных чарок и блюд голову Печенки, вкрадчиво молвил Яким. — Нехристи. Сам-то Нестерко и другие крестьяне детишек по именам кличут, а вот священник-батюшка крестить их не желает без вознаграждения. А откуда у Нестерка деньги? Пять человек — меньше рубля с головы батюшка не возьмет… Так и живут, уже сколько лет, без божьего имени. Но работящи и смекалисты — в отца.
Яким заметил в окно идущего по дороге к усадьбе Нестерка. Писарь бережно поднял со стола голову Печенки, стер с усов сметану, потряс пана:
— Очнитесь, пане, Нестерко пришел!
Имя Нестерка подействовало на Печенку, как ведро холодной воды: он покрутил головой, по-тараканьи зашевелил усами, потом приосанился.
— Шесть душ, из них пять нехристей, за одного щенка, — бормотал Кишковский. — Не продешевить бы!
Нестерко был в неизменной домотканой латаной-перелатанной свитке, в лаптях. Войдя в комнату, снял шапку и поклонился, выжидательно посматривая на Якима.
«Ведь это, наверное, ты, Трясун, замыслил какую-нибудь каверзу?» — спрашивали серые глаза Нестерка.
Писарь дернул плечом и отвернулся.
— Как живешь? — спросил Печенка.
— Да вот шел из соседнего села, — ответил Нестерко прикидывая про себя, с чего бы пан нынче такой вежливый, — да нашел пятак.
— Это хорошо! — подал голос Яким.
Нестерко решил затянуть разговор: авось хуже не будет! И, усмехнувшись, ответил:
— Хорошо, да не дюже.
— Это еще почему? — удивился Кишковский.
— Пятак щербатый, будто его мыши кусали.
— Порченая, значит, монета, — сказал Яким. — Это худо.