Весеннее солнце зимы. Сборник
Шрифт:
Он так и не взглянул на меня по-настоящему, ни разу не заинтересовался мной, как Куокконеном! Он готов был и не успел!
Ну и… совсем непонятное… Я, кажется, боялся, что он — живое, реальное существо — может пропасть, исчезнуть. Каждый раз, увидев его, я испытывал облегчение. А вечером снова было это ощущение, что он от меня ускользнул. Слишком интересовался он всем вокруг! Он и ко мне относился с живейшим интересом. Но ко мне — как и ко всему другому! И порой этот интерес ко всему казался мне его слабостью.
Обычно
Но Артему, именно ему, ты ужасно хотел рассказать! Может, у тебя была тайная мысль, что едва ты откроешься ему, как он оставит все свои дела и встанет плечом к плечу с тобой, и всю жизнь вы будете рядом, как братья? Может, эта мысль и была для тебя главной?
В убедительной силе своей идеи ты не сомневался. Ты только опасался каких-нибудь мелочей, которые могут помешать сказать о ней, как нужно. Но ты говорил хорошо. Даже твой скрипучий голос не мешал. Тебе было даже неловко немного — на столько существеннее того, что делается другими людьми, выглядели твои поиски, твой замысел!
И вот — ты, кажется, меньше бы удивился, если бы он просто не понял! — выказав полное понимание, Артем отнесся к твоей идее как к совершенно рядовой. Скорее его заинтересовал ты, чем твоя идея.
— Почему вы хотите иного? Вам не нравится человечество? — спрашивал он.
В своем стремлении что-нибудь выяснить он задавал иногда детски наивные вопросы.
— Вы не находите странным ваш вопрос? — насмешливо скрипел ты. — Это все равно, что спросить женщину, почему она хочет ребенка — разве ей не нравится муж?
Это было для тебя так очевидно: кто же не хочет лучшего?! В том, что человечество рано или поздно исчерпает себя, исчерпает свои возможности, ты тоже как-то не сомневался.
Для Артема же это не было так несомненно.
— Почему вы считаете, — продолжал он расспрашивать, — что человечеству пришло время позаботиться о преемнике? Разве стоят перед ним какие-то задачи, с которыми оно не может справиться?
Ты мог бы ему ответить так же, как на первый вопрос: женщина желает ребенка отнюдь не потому, что она с чем-то не может справиться сама. Однако ты не стал повторяться. Ты просто напомнил, что человечество пока что довольно трудно справляется с природным кризисом.
— А вот это уже другой вопрос! — оживился Артем. — Это уже не отвлеченные умствования, не заумные искания — это насущная неотложная задача. Но не она ведь стимулирует ваши поиски! И наконец, еще вопрос: почему вы считаете, что это иное, это высшее нужно искать где-то снаружи, вне человечества? В вашем примере женщина создает себе преемника в ребенке, то есть они генетически соотносятся. Не сохраняющий лучшее из прежнего в новом качестве — не преемник, а сменщик. Вы уверены, что ваше Иное будет генетически соотноситься с человечеством?
— Вселенная едина, так что даже очень
Артем улыбался задумчиво:
— Я думаю, когда Иное войдет в нашу жизнь, мы действительно не поймем вначале, что это оно и есть.
Ты сердился:
— Значит ли это, что и искать не надо? Что поиски вообще не нужны?
— Дорогой Берки, — с ласковой насмешливостью говорил; Артем, — вопрос о необходимости поисков — это уже, так сказать, мировоззренческий вопрос. Очень вероятно, однако, что мы просто не можем не искать. Не нарушив человеческой сущности… Но даже при самом широком фронте подобных поисков, как вы думаете, не исключено ли все-таки, что Иное появится совсем не оттуда, откуда мы его ожидаем?
Ты мог только повторять:
— Значит ли это, что и искать не нужно?
— Простите, — говорил Артем, — но мне кажется, вы в положении того сказочного персонажа, которому нужно «пойти туда, не знаю куда, найти то, не знаю что».
— Качественный скачок всегда непредвидим!
— Что же в таком случае вы ищете?.. Искать то, чего даже приблизительно нельзя предвидеть… Конечно, у вас мозг колоссальной работоспособности, и все же…
— У меня еще и практически неограниченная жизнь…
Тогда Артем начинал расспрашивать о распределении эмоционального фона в твоей организации. Словно ощущения человека, которому суждено сто лет жизни, существенно отличаются от ощущений киборга — ведь и тот и другой не верят в глубине души ни в смерть, ни в бессмертие.
Ты понял, что он считает твою идею домыслом. Не то чтобы он не верил, что иная, высшая форма существования возможна, но ему казалось безнадежным искать ее так, как ты. Он считал, что если уж она и придет, то как побочный результат совсем других, вероятнее всего, очень конкретных поисков, может, даже в результате того совершенствования уже имеющегося, которое тебе казалось таким бесперспективным. Артему, пожалуй, были даже неприятны слишком абстрактные твои устремления. Он подозревал в тебе, как бы это сказать, не то что нелюбовь к людям, к человечеству, — он подозревал в тебе нелюбовь к настоящему, он считал, что ты излишне сосредоточен на будущем и оттого само будущее у тебя как-то пустовато, нежизненно, в нем есть только свет, и больше ничего. Он так и сказал:
— В вашем вожделенном будущем, как в раю господа бога, один только свет, и больше ничего. Когда вы станете старше, вам покажется этого мало.
Он был по-прежнему мягок и доброжелателен. Но его внимание, его интерес уходили от тебя, как вода сквозь пальцы.
Что мне моя идея, страшно сказать, почти не нужна, почти чужая, я понял только, когда Артем стал отдаляться от меня. Я сделался как человек, который спешил куда-то и вдруг забыл, куда он идет и зачем. Вернее, он даже и помнит, но не может понять, почему это дело казалось ему таким важным.