Весенние ласточки, или Эхо о солдате
Шрифт:
Предисловие
Просматривая старые тетради, я наткнулась на одну из них, в жёлтой обложке. В правом верхнем углу было написано: «Начато 10 мая 1972 года. Закончено…» А поверх этого карандашом нацарапано «в д. Рябиниха, братская могила, похоронен Падерин, писал Васенёв». А ещё ниже был портрет Горького с его знаменитыми словами: «Обогащайте себя знанием русского языка…» и таинственная надпись «Собар».
Тетрадь представляла собой нечто печальное. Исписана вдоль и поперёк то карандашом, то ручкой. Края её изорваны и помяты.
Когда мы исписывали эту тетрадь, было нам по тринадцать лет. Мы – это моя подружка
Глава 1. Весть летела как птица
– Катя, послушай, какое стихотворение я нашла, – Маринка держала в руках небольшой вишнёвый поэтический томик, но по весу ощутимо тяжёлый:
«Весть летела быстрее птицы,Быстрее ветра,Быстрее молнии в небе,Ворковала от счастья в эфире,Но пришла слишком поздно.Для тех, кто пал, – всегда слишком поздно.А если бы пришла лишь на полчаса раньше,Он был бы жив…»Маринка дочитала с выражением.
И детская библиотека, занимающая первый этаж двухэтажного здания – Дома культуры «Металлургов», погрузилась в задумчивость. Девочки, сидя за окрашенной синей краской партой с откидывающейся столешницей, молчали, а аккуратные стеллажи, тесно набитые книгами, придавали их молчанию особенное, торжественно-таинственное звучание; такое же царило в первом, времён Владимира Мономаха, женском монастырском училище, где девочки из зажиточного населения обучались грамоте, чтению и пению.
В этой благоговейной, монастырской тишине даже запахи стали чётче, громче, правдивее. В чистой и светлой библиотеке пахло хлоркой, свежей краской, книжной пылью, чернилами – все вместе эти запахи чудесным образом сливались в один, сладкий и немного горький аромат ладана.
За окном неторопливо распевался февраль и позёмка, плывя над землёй, словно танцующая «Берёзку», плавно и синхронно с певучей метелью начинала свой кружевной хоровод. И в этот торжественный миг тишины даже библиотекарша, Роза Алексеевна, стоявшая у подоконника спиной к девочкам и наблюдавшая, казалось, перевоплотилась. И теперь своей статью и доброй величественностью воплощала образ преподобной Анны Всеволодовны. Но только сейчас, когда драгоценные камни великих Рюриков и Романовых безвозвратно померкли, а их потомки никому не нужным бисером рассыпаны кто где, спустя тысячу лет после основания первого училища для девочек, под ярко-красным солнцем Советского государства она может обучать наукам и искусству не только знатных девочек, но и всех, в ком живёт жажда познания.
Осознаёт ли эта женщина, любующаяся чарующим танцем природы, свою колоссальную роль учителя, наставника, просветителя? Или так же, как и девочки за её спиной, руководствуется лишь порывами души?
Катя нарушила задумчивое молчание:
– Чьи это стихи?
– Хорватского поэта Григора Витеза. Как он правильно написал: «Следовало эту весть послать гораздо раньше – прежде чем мёртвые стали падать».
Впечатление от только что прочитанного стихотворения не покидало девочек, и они снова замолчали, но их души пели в унисон с душой хорватского поэта.
Марина думала о том, что они слишком поздно родились и не успели поговорить
А документы давно затерялись в бесконечных сундуках пыльных архивов…
А её подруга, сидящая рядом за недавно выкрашенной партой, вспоминала, как меньше года назад, словно быстрокрылая ласточка, приносящая на крыльях весну, Маринка, взволнованная, с румяными от бега щёчками, немного запыхавшаяся, так вовремя принесла свою торжественную весть в праздничный день девятого мая.
В тот день Катя приболела и родители не взяли её на парад, и она наблюдала, как по ещё невзрачным, свободным от зелени улицам, люди возвращались с митинга. Мужчины в праздничных, украшенных красными лентами костюмах, с флажками в руках. Под руку с ними шли в красивых ярко-цветастых платьях под плащами женщины, а позади ветераны шагали: кто в военной форме, кто в строгих костюмах, но все с блистающими, как само солнце, орденами и медалями, осанистые, излучающие силу и гордость. И даже те, кому для движения нужны были костыли, казалось, зазвучи призывный голос Левитана, снова, не колеблясь ни секунды, уйдут на фронт, чтобы в который раз защитить от фашистов своих женщин и детей, свою родину, чтобы снова победить ад. И не важно, в каком виде и с какой силой придут дьявольские псы.
Дети же, уверенные в том, что, пока их деды живы, никакое зло не страшно: ощущая за спинами их мощь, смеясь и заигрывая друг с другом, словно бы норовя убежать от родительской опеки, играли в салочки во главе шествия.
День был ярко-солнечный, на деревьях набухали почки, и кое-где уже проклёвывались зелёные листики, а Катя продолжала из окна своего деревянного бревенчатого дома наблюдать, как участники парада растворялись во дворах и переулках…
И слёзы от смешения множества чувств уже пощипывали нижние веки…
Как вдруг запыхавшаяся Маринка вбежала в просторную комнату зала, который из-за малого количества мебели вовсе казался огромным. Недавно покрашенный чистый пол поблёскивал на солнце и отбрасывал от своей глянцевой поверхности на стоящий в углу телевизор солнечные зайчики. Телевизор укрывала белая, ручной работы, кружевная салфетка, а в качестве подставки использовалась коричневая лакированная тумбочка; напротив, прижавшись к стене, располагался диван, идеально заправленный бордовым покрывалом с затейливым орнаментом из белых цветов и ромбов. У окна, с ногами забравшись на стул, который она принесла из кухни, сидела уже почти плачущая Катя.
Маринка в радостном приветствии нежно обняла подругу. Её синие глаза блестели азартно, из-под берета выбились русые пряди, а в руках был какой-то помятый, светло-жёлтого цвета, бумажный листок.
– Катя, я тебе такую прекрасную весть принесла, – торжественно выпалила Марина.
Но вслед за этими словами в зал зашли тоже только вернувшиеся с парада шумные сёстры Кати, Мила и Лана, поэтому Катя с Мариной уединились в чуланчик.
– Катя, смотри, – Марина протянула помятый листок, который оказался вырезкой из газеты. Чуланчик был маленький и тёмный, но подругам в нём было тепло и уютно, а запахи мёда, смолы и полыни будоражили воображение, и подругам нередко казалось, что за дверью не просторный дом, а первозданный лес, полный тайн и чудес. Девочки сидели рядом на укрытых овечьим тулупом бочонках, из которых и исходил тот сладко-светлый медовый аромат.