Весенние ласточки, или Эхо о солдате
Шрифт:
И поползли, словно прожорливые змеи, фашистские поезда, увозя неизвестно куда русских людей. Почти все были ранены, многие по дороге умирали, а тех, кто выжил, выгрузили в Ростове, и всех, кто мог передвигаться, отправили в шахту. Там они работали до изнеможения, их почти не поднимали на свежий воздух, а еду передавали прям туда, вниз, под землю. Естественно, в таких условиях люди не могли долго работать и умирали, но составы с новыми пленными прибывали ежедневно, и работы продолжались.
А когда Ростов освободили, фашисты, отступая, взрывали шахты вместе с пленными, сколько людей оказалось заживо похороненными, до сих пор не известно.
Конечно, девочки
– Но не все пленные были вывезены в Ростов. Молодых и крепких мужчин увозили в Германию, некоторых в Италию и даже во Францию. Так, к примеру, отец моего свёкра находился в плену во Франции в течение десяти лет. Девочки, только подумайте, в течение десяти лет! Как иногда шутила свекровь, прекрасно шпрехал по-французски. Вот и такое было!
Неосторожно ли были сказаны эти слова, или Роза Алексеевна намеренно поселила в сердцах девочек надежду, известным осталось только ей, но теперь полные неосязаемой надежды девочки отправились искать не кости, а живого, ждущего их человека.
Перед уходом Катя тайком забрала один цветок из вазы.
Решено было разделиться, Марина отправилась в гости к Гольцову, а Катька - к новым хозяевам бывшего дома Москвиных.
Запись в тетради от 11 мая 1973 года:
«План:
О чём спросить?
1. О документах.
2. Кто остался жив?
3. Был ли партизанский отряд?»
Гольцов внешне был гораздо моложе Силкина, но рассказывал он спокойно, без эмоций, без радости и грусти, всё одной монотонной, но какой-то доброй, стариковской интонацией:
– Основные силы 39-ой армии сосредоточились в районе Торжка. 25 декабря 1941 года, совершив длительный и трудный марш, прибыла и наша дивизия. В этот же день мы получили оружие и вышли на передний край обороны. И уже с рассветом приняли первый бой у деревни Рябиниха. Немец в Рябинихе укрепился сильно. Наступление наше в первый день потерпело неудачу… Почему? Наша артиллерия отстала, и решили брать деревню так, на «ура», – начальники, видимо, были решительные. А немец тоже не дурак – допустил нас до сотни метров и ударил из пулемётов и миномётов – тут все мы и полегли. Пока лежишь – ничего, стоит пошевелиться – начинают по тебе стрелять. И встать нельзя, и лежать тоже нельзя, потому как одеты мы были плохо. Многие тогда обморозились. Обмороженных и убитых вытаскивали в потёмках. А я мальчишка совсем был, мёртвых-то и не видел толком, и такой у меня страх был, что ничего и не слышал: ни свист пуль, ни взрывы бомб, ни стоны раненых, только голос лейтенанта Пряткина: «Вот здесь возьми. Вот так. Тащи давай. Быстрее. Сюда иди» …
А он-то и сам совсем мальчишка, сколько ему тогда было, не больше двадцати пяти. «Только сегодня обедали вместе, из одного котелка кушали», – повторяет всё лейтенант, и мы тащим очередного убитого. «Смирнов, как же ты так… Буров…» – нежно так говорит и снова: «Вот здесь возьми. Вот так. Тащи давай. Быстрее». Уже следующей ночью я сам с нейтральной зоны достал мёртвое тело лейтенанта Пряткина.
Но этот урок, дорогой ценой оплаченный, даром не прошёл. Мы поняли, что значит на рожон лезть. И к исходу второго дня уже при поддержке артиллерии мы всё-таки подобрались к деревне Рябиниха. Но на высоте Малиновской, в соснячке, укрывался немецкий дзот, преградивший путь пулемётным огнём. Тогда великий подвиг совершил боец Яков Николаевич Падерин. Он подполз к дзоту, закидал его гранатами и закрыл своим телом амбразуру, благодаря этому многие наши товарищи остались живы и фашисты были выбиты из Рябинихи.
Марина для себя отметила, что и Гольцов, и Силкин похожими словами описывают подвиг Якова Падерина, но совсем по-разному оценивают
– Были в местах деревня Фомищиха, деревня Рябинки, или Рябиниха, деревня Дворково. 29-ая и 39-ая армии были в окружении. Кружили в местах около Ржева в деревне Воробьи, или Воробьёво, то есть на Ржевской земле. 13 февраля Павел Семёнович Силкин был ранен. В Смоленской области воевал Лебедев Николай, земляк-песковчанин. Ещё воевал Плетнёв Пётр, который тоже вернулся после войны в Песковку. Всего кирсинцев и омутнинцев было 45 человек.
Были ещё в местах у деревни Субботино, у деревни Высокое, у деревни Сычёвка (около Калининской области). Остались в живых такие песковчане, как Смехов, Лебедев, Кусков.
В июне сорок второго мы снова попали в окружение, но теперь не смогли прорваться к своим, все пути были отрезаны, и после ночного ожесточённого боя почти вся дивизия полегла. На рассвете бой прекратился. Тихо стало. Странно было: за эти дни отвык я от тишины. А потом пошли немцы, и стоны послышались повсюду: то там, то здесь с одиночными выстрелами. Это фашисты раненых добивали. А тех, кто был ранен нетяжело, уводили в плен. Вот и я оказался среди таких, нетяжело раненных. Повезло, можно сказать. И оказался я в плену, как и все выжившие. И только в 1952 году вернулся домой. Затянулась война для меня.
Марине нравился точный и ёмкий рассказ Павла Семёновича, про себя она поблагодарила Силкина за совет обратиться именно к Гольцову. Информации в тетрадке прибавилось значительно, и уже можно было проследить боевой путь 355-ой стрелковой дивизии, составить ясное представление о том, в каких тяжёлых условиях сражались сослуживцы Москвина и он сам, но оставалось совершенно не ясным, где же искать Василия Денисовича, погиб ли он, был ли ранен, попал ли в плен.
Было известно, что многие из бойцов 355-ой стрелковой дивизии в июне 1942 года попали в плен и были вывезены в Ростов, где почти все и погибли, но также было известно, что некоторые были угнаны в Германию, Италию и Францию, где и пробыли на протяжении десятилетия.
Теперь надежда, поначалу робкая, на то, что Москвин тоже был ранен, попал в плен, но остался жив и просто по каким-то причинам остался где-то на чужбине, всё более смело восставала в Марининой душе, и ей скорее хотелось поделиться новополученной информацией с подругой.
Марина слушала сухое повествование Павла Семёновича. А её воображение рисовало яркие картины далёкой Франции. Где в жарких лучах корсиканского солнца, средь ореховых рощ и виноградников, украшенных цветением маков, медленно прогуливаясь под руку с изящной женщиной, о чём-то негромко разговаривая, дефилировал Василий Денисович. Такой же молодой и строгий, как на фронтовой фотокарточке, а изящная женщина почти ничего не отвечает и, только смеясь, мило морщит носик, а на груди её, блистая на солнце, красуется золотой медальон с надписью «Au destin'e».
О Корсике Марина узнала из книги Евгения Тарле «Наполеон», которую они с Катькой, по совету Розы Алексеевны, читали прошлым летом. Оттого-то Москвин в её воображении похож на Наполеона: сонный, но в то же время задиристый взгляд, прямая гордая осанка, резко контрастирующая с энергичными движениями…
И пока женщина морщит носик, игривый Василий Денисович Бонапарт уже целует ей ручку. И это так нравится Марине, что в ту же секунду её воображение изображает ещё более сказочную картину. Теперь по залитому солнцем средиземноморскому острову гуляет не Наполеон с Жозефиной, и даже не Москвин с неузнанной красавицей, а она, Маринка, под руку с Ромой, старшим братом Кати, студентом физико-математического факультета, заканчивающим третий курс. Но сейчас для Марины всё это не важно, в её фантазии они гуляют по зелёному острову, и Ромка целует её ручку.