Весенние ласточки
Шрифт:
— Я смогу освободить печь в четыре часа, тебе хватит времени? — не оборачиваясь, спросил Жака хозяин.
— Вполне, — ответил тот. — Мне еще нужно все подготовить.
— Располагайся, как всегда, на кухне. Подогрей себе кофе. А когда проголодаешься, в буфете лежит кусок ветчины, советую его съесть. Вино на обычном месте…
Жак работал в булочной меньше месяца, но уже чувствовал себя здесь как дома. Его хозяин Ляфуркад предоставлял ему полную свободу действий. Он только показал ему в первый день, где лежат продукты и посуда.
— Конечно, здесь тебе не «Лютеция» и даже не кондитерская Одебера. Во всяком случае, постарайся обходиться тем, что у нас есть.
Жак без труда приспособился к характерам хозяйки и хозяина. Амедэ Ляфуркад был круглолицый, добродушный человек лет сорока, с брюшком, любивший, как все гасконцы, приврать. Его занимали только две вещи: выпечка хлеба и политика. Он трудился без устали и ценил хорошо выполненную работу. Самой его большой радостью было, когда он мог сказать, вынимая из печи золотистые и хрустящие батоны: «Не зря старался».
Он не терпел никакой небрежности, следил за всем, по любому пустяку выходил из себя, но тут же остывал и говорил своему помощнику: «Ничего с собой не могу поделать, но ты же знаешь, я не выношу халтуры. С хлебом, я уже тебе говорил, нужно обращаться так же нежно, как с женой в постели». В политике у него были свои теории. Он говорил, что в принципе всегда придерживается самых левых убеждений, и, по его утверждению, был искреннее многих членов партии, другими словами, настоящим коммунистом. До тридцатичетырехлетнего возраста он работал подмастерьем и был деятельным профсоюзным агитатором, чем очень гордился. Став собственником, он любил подчеркнуть, что в отличие от других хозяев остался тем, чем всегда был, то есть пролетарием. Он платил своим служащим по установленному профсоюзом тарифу и ни в чем, как сам говорил, не мог себя упрекнуть. Хозяин-то он хозяин, но разве плохо, если рабочие будут придерживаться его взглядов? К сожалению, думал он, молодые рабочие сейчас гораздо менее воинственно настроены, чем в его время. «Почему они ничего не делают, чтобы изменить положение? Мы тогда создали Народный фронт…» Булочник был знаком с Шарлем Мореном еще до войны, верил в него и говорил, что он из тех, кто не изменяет своим убеждениям. Ляфуркаду в жизни повезло. В течение пяти лет, проведенных в плену в Германии, он работал по своей профессии, а вернувшись домой, женился на молодой вдове одного пекаря. Они продали прогоравшую булочную и, добавив к вырученным деньгам сбережения Ляфуркада, купили магазин в районе Монружа…
Люди, глядя на него и на его жену, довольно красивую, пышную и кокетливую женщину, говорили: «Да, у этого увальня есть все основания побаиваться за свое добро». В одном муж и жена были похожи: она так же ревностно относилась к торговле, как он к выпечке хлеба. В этом и крылся главный секрет их быстрого преуспевания. Жена уже с раннего утра была на ногах. Ее услужливость и неизменная улыбка покоряли покупателей. Она была любезна со всеми, никто от нее не слышал неприветливого слова; умела так аппетитно подать товар, что покупатель оказывался беззащитным. Ей-то и пришло в голову дополнительно к конфетам, шоколаду и печенью, соблазнительно выставленным в витрине, открыть производство пирожных. В течение нескольких месяцев у них работал кондитером один старик, который нанялся к ним временно, и Жак появился, как раз когда тот ушел.
Жак работал всю ночь с субботы на воскресенье и еще несколько вечеров в неделю. Благодаря высокой ставке он
— У меня теперь новый шеф-кондитер, — говорила она, — и вы можете заказать все, что вам захочется.
Она называла его «мсье Жак», но когда покупатель просил ее выполнить тот или иной заказ, кричала из магазина:
— Шеф, зайдите ко мне, нам нужно с вами посоветоваться.
И Жак, входя в роль «шефа», появлялся в колпаке, белой куртке и фартуке, край которого он затыкал за пояс.
— Не знаю, как ты этого добился, — говорил хозяин, — но жена в тебя влюблена.
Хозяева часто приглашали Жака к столу, и делалось это очень просто. Когда он задерживался на работе, хозяйка предлагала ему:
— Мсье Жак, поешьте с нами, ладно? Не отказывайтесь, я уже поставила вам прибор.
Иногда хозяин предупреждал его заранее:
— Завтра у нас хороший обед. Приходи в двенадцать и вместе с нами вкусно поешь…
За столом разговор неизменно заходил о политике, и Жак, узнав об убеждениях своего нового хозяина, которыми тот щеголял, решился предложить ему подписать протест против ЕОС.
— Ну, это уже давно сделано, хотя, честно говоря, я не верю в подписи. Нужна всеобщая забастовка…
Его жена высказывалась гораздо сдержаннее, она считала, что люди, у которых есть торговое дело, не должны заниматься политикой; это, впрочем, не мешало ей иметь свои собственные взгляды…
Хозяин и хозяйка очень нравились Жаку, он видел, что они искренне сочувствуют ему.
— Если хочешь знать мое мнение, — сказал ему как-то Амедэ Ляфуркад, — не ссорься с отцом. В конце концов он поймет тебя. Моему сыну сейчас всего пять лет, но когда ему будет пятнадцать, я пошлю его обучаться ремеслу к чужим людям, только так он станет человеком…
— Вы бы познакомили нас с вашей невестой, — попросила однажды хозяйка. — Она хорошенькая?
— Что за вопрос, — вмешался хозяин, — ясно, что хорошенькая.
Итак, Жак Одебер принялся за работу с приятным ощущением, что он в привычной обстановке и окружен славными людьми. Хотя была еще ночь, но он уже мечтал об ожидавшем его радостном дне. Теперь у Жаклины днем отдыха было воскресенье. Утром она пойдет вместе с делегатами своего квартала к районным депутатам. Жак встретится с нею в двенадцать часов в их комнатке. К этому времени она, как всегда, уже приготовит завтрак, а он, как всегда, принесет ей несколько «наполеонов», завернутых в прозрачную бумажку, и букет мимоз, который он купит у выхода из метро. После обеда он поспит, и в их распоряжении будет еще целый вечер. Куда бы им пойти? На этой неделе он неплохо заработал, можно попытаться достать дешевые билеты в Национальный народный театр… День свадьбы все еще не был назначен, но Фурнье надеялись получить новую квартиру в конце апреля — значит, Жаку нечего беспокоиться о жилье…
В Бержераке время делало свое дело. Одебер-отец так и не понял, почему сын решил остаться в Париже. В своих письмах он пока еще не упоминал о Жаклине, но все же перестал настаивать на возвращении сына в Бержерак, и Жак за это был ему признателен.
Покончив с хлебом, Амедэ Ляфуркад зашел на кухню выпить стакан вина.
— Ну, как дела? — спросил он Жака.
— Все в порядке.
— Ты читал газеты? Договорено о встрече в Берлине четырех великих держав.
— Вы думаете, что-нибудь получится?