Весенняя песня Сапфо
Шрифт:
И потому Алкей шел на настоящие подвиги – встать ни свет ни заря и без завтрака погрузиться в коляску! – лишь бы прочесть благодарную улыбку на лице своей избранницы и найти новый, благоприятный повод для встречи.
Сапфо вызвала служанку и распорядилась, чтобы стол накрыли для праздничной трапезы: таких знаменитых гостей, как философ Эпифокл, следовало встретить с почестями.
– Да, Диодора, вот еще что, – сказала Сапфо как бы между прочим. – Пока я буду заниматься гостями, к беседке должен подойти один юноша по имени Фаон.
– Какой
– Да, он. Приведи Фаона к нашему столу. Сегодня перед нами выступит сам Эпифокл.
– Зачем еще? Ведь он же простой пастух, и больше никто? Кто должен выступать? Этот пьяный старикашка?.. – начала словоохотливая служанка, но, встретив строгий взгляд Сапфо, замолчала на полуслове и быстро закивала: – Хорошо, моя госпожа, я так и поступлю.
– Даже если юноша будет отказываться и из скромности говорить, что уже сыт, ты все равно должна пригласить его к столу. Пусть сегодня он будет среди нас, – проговорила Сапфо, уже отвернувшись.
– Но… но… зачем? Не многовато ли почета для сынка простой молочницы? – с любопытством заглянула ей в лицо Диодора. – С каких это пор, моя госпожа…
– Этот мальчик, сын нашей покойной подруги Тимады, скоро всех нас покинет и поедет учиться в Афины, – пояснила Сапфо строго. – Пусть у него останется самая добрая память о родных краях и о нашей школе. А ведь наиболее теплые чувства как раз и рождаются за чашей вина, слушая умные беседы старших. Разве что-то не так?
– Так-то оно так, госпожа, – пробормотала озадаченная Диодора. – Да что-то тут и не так, чтобы так…
Но умное, искрометное застолье, задуманное Сапфо и Алкеем, почему-то с самого начала не задалось.
Философ Эпифокл за завтраком был сильно не в духе. У него с утра раскалывалась голова после вчерашней бурной пирушки, и беспокоили боли в животе, за который он хватался то одной, то другой рукой.
Скупо поприветствовав Сапфо, Эпифокл всем своим молчаливым видом выражал неудовольствие, если не протест Алкею по поводу незнакомого места, куда его насильно завезли, а также новых людей за столом, позволив себе даже пробурчать один раз вслух, что ему «и все старые надоели до коликов в животе».
Затем Эпифокл отверг все предлагаемые слугами кушанья и попросил для себя тарелку простой поленты из ячменя на воде. И при этом пояснил, что в его возрасте пора есть одну только кашу, а все прочее организм отвергает вместе с желчью. «Сразу через все дырки», – с глубокомысленным видом уточнил философ, не слишком-то заботясь, как его речи скажутся на аппетите всех присутствующих.
– Должно быть, это очередная философская теория, – засмеялся Алкей, который, напротив, несмотря ни на что, находился в веселом состоянии духа и всеми силами старался расшевелить гостя. – Я отлично помню, что не далее как вчера вечером организм Эпифокла в большом количестве употреблял жареных на вертеле куропаток и запивал их столетним фалернским вином. И, по-моему,
– Хм, то, что было вчера, – не сегодня, – коротко ответил Эпифокл. – Зато сегодня – совсем не то, что вчера. Это никак между собой не связывается.
Философ имел давнюю привычку глубокомысленно хмыкать во время своих высказываний, намекая на глубоко скрытый в них тайный смысл.
Вот и сейчас Алкей тут же хлопнул в ладоши в знак того, что слова, сказанные Эпифоклом, показались ему на редкость мудрыми.
За столом помимо гостей и самой Сапфо было еще несколько женщин, которые пожелали разделить утреннюю трапезу с заезжей знаменитостью.
Поговорка гласит, что «застольников должно быть не меньше числа харит и не больше числа муз», – то есть не меньше троих, но не больше девяти человек.
Примерно такое количество сегодня за столом и собралось.
Дидамия от волнения почти что ничего не пила и не ела, а только смотрела на философа во все глаза, которые Сапфо называла «волоокими», связывая при помощи слов внешность подруги с ее поистине нечеловеческой работоспособностью и выносливостью на ниве получения новых знаний.
Вот и теперь Дидамия боялась пропустить даже слово или простое хмыканье Эпифокла – подобные встречи с учеными мужами, которые со всего мира привозили на Лесбос живую мудрость и рассказы о новых открытиях науки, доставляли ей ни с чем не сравнимое удовольствие. По крайней мере, гораздо большее, чем свежайший сыр – необходимый спутник вина, рыба, множество сладостей и фруктов, в щедром изобилии разложенные на столе.
Зато Филистина сегодня к столу не вышла. По своему обыкновению, она все утро валялась в постели и разучивала новую песню Сапфо. Она даже не скрывала, что от споров и ученых разговоров у нее сразу же начинает гудеть в голове, как будто бы туда залетела сотня пчел.
Зато на встречу со странномудрым Эпифоклом с большой охотой пришла молоденькая девушка по имени Глотис, которая упорно развивала в себе способности к рисованию. Уже несколько лет она занималась росписью ваз, делая в этом искусстве немалые успехи и отдавая ему все свое время и силы.
Вот и сейчас Глотис пришла для того, чтобы подробно разглядеть лицо заезжей знаменитости и постараться впоследствии перенести его на вазу.
А посмотреть действительно было на что – в своей жизни Глотис вряд ли когда-нибудь встречала такого некрасивого мужчину, каким был философ Эпифокл.
Казалось, что боги скроили его буквально кое-как, наскоро, совершенно не предполагая, что человеку придется в таком обличии прожить долгую, до седых волос, жизнь.
На красном, покрытом крупными оспинами лице Эпифокла кое-как, неровной картофелиной, был прилеплен нос. А из-за заплывших щек то выглядывали, то снова прятались два маленьких, зорких, черных глаза.
Волос на голове ученого мужа было совсем мало – они лишь как бы обрамляли его большую и почему-то изрядно, вкривь и вкось, поцарапанную лысину.