Весна, которой нам не хватит

Летова Ефимия

Утром девятнадцатого марта, в воскресенье, я уезжала домой, во Флоттервиль, отпросившись и на понедельник: семейные предсвадебные хлопоты требовали, по мнению двух уважаемых малье, моего личного непосредственного участия в обсуждениях. Я уезжала со смешанными странными чувствами: надеясь, что смогу развеяться хоть немного и одновременно словно разрываясь надвое.

Но думать о причинах этого не хотелось.

***

Флоттервиль после почти двух лет отсутствия показался мне совершенно другим. У меня была, разумеется, возможность наведаться сюда – и в летние каникулы, и в середине года, но я неизменно отказывалась, а родители по понятным причинам не настаивали. И вот теперь двери родительского особняка были снова открыты, и мне не

было нужды оглядываться по сторонам.

Всё словно стало таким... маленьким. Первый раз в жизни я поняла, насколько невелик Флоттервиль, особенно в сравнении с шумным многолюдным Флоттершайном. Деревья будто стали ниже, дома присели и прижались друг к другу. Наш четырёхэтажный домик уступал в размерах даже купальне КИЛ, а моя комната показалась тесной после восьмиместных хором общежития.

Я очень надеялась на то, что Армаль будет сопровождать меня и перетянет на себя хоть капельку внимания мамы и матушки Савиньи, достопочтенной малье Гийом. Но в самый последний момент оказалось, что именитый дядюшка-сенатор требует присутствия племянника по каким-то особо важным причинам, невзирая на выходной день, и я осталась, одинокая и беззащитная перед родительским энтузиазмом. На минутку мелькнула предательская мыслишка, а не будет ли так всегда…

Малье Гийом приехала раньше меня и встречала дорогую гостью едва ли не радушнее моей собственной матери. Это была стройная, несмотря на троих детей, холёная темноволосая женщина, словно бы вся слепленная из мёда, карамели и шоколада. У неё был мягкий и какой-то сладкий голос, повадки и манеры, в первые несколько минут, несомненно, подкупавшие собеседника, но впоследствии наполнявшие рот приторной слюной, которую непременно хотелось сплюнуть и запить прохладной водой. Себя она требовала называть "матушкой", нередко в третьем лице, меня именовала "ласточкой" или «душенькой», маму – "голубушкой", Коссет и всех остальных слуг – "милочками", и в итоге от изобилия уменьшительно-ласкательных суффиксов болела голова.

– Ласточка моя!
– пела матушка Гийом, - Нужно непременно отправить этих милочек за нашей с вами голубушкой и показать ей платьице, великолепно сочетающееся с тиарушкой на вашей головушке!

Отец как раз поехал в банк забирать из семейной ячейки ту самую фамильную тиару, которая должна была увенчивать эту мою бедовую "головушку" во время "самого главного события ласточкиной жизни", так что "матушка" её ещё не видела своими глазами, но, видимо, представляла по описаниям.

В ателье мы не пошли – почему-то родительницам это показалось недостаточно благородным, лучшие модистки были вызваны на дом, и я полдня простояла на табуретке, как цветок в горшке, пока меня обмеряли и тыкали иголками, словно я была колдовской куклой на мистическом ритуале: обстановка и яростный блеск в глазах окружающих меня новоявленных ведьм наводили на мысли о шабаше с кровавым жертвоприношением юной особы, то есть меня самой. Я бы с радостью сымитировала глубокий обморок, если бы втайне не подозревала, что в таком случае из меня попросту соорудят человекоподобное чучело, примотают к метле и водрузят обратно на стул.

За примерками и обсуждениями фасона будущего платья прошли утро и день, за обедом обсуждали посуду и угощения, за ужином по десятому кругу – цветы и вазы, и наконец я поняла, что если не проветрю разгорячённую и переполненную специфическими наименованиями тканей, блюд и сервизов голову, то лопну, как мыльный пузырь.

– Ласточка моя, - неутомимая матушка посмотрела на меня с подозрением, стоило мне лишь только начать всерьёз думать о побеге.
– Не возражаете, если мы немного прогуляемся по вашему уютненькому садику? Поболтаем вдвоём, по-семейному. Что-то вы такая бледненькая!

– Я... э... Да, хотела бы немного отдохнуть...
– рядом с ней у меня всегда язык заплетается, и я чувствую себя неловкой провинциалкой, первый раз оказавшейся в столице.
– Полежать...

??????????????????????????

– Ну,

моя дорогушечка, - я мысленно закатила глаза, надеясь, что на лице по-прежнему сохраняется видимость вежливой улыбки.
– Не в вашем возрасте валяться в кровати, словно немощная старуха! До моих лет вам ещё далеко, но я и то не сдаюсь годам!

Матушке было чуть больше сорока, и её внешний вид был безупречен: гладкая кожа – зря у нас, что ли, целители работают, яркие глаза, пухлые губы, а талия так даже тоньше моей. Поэтому я бурно запротестовала, попутно кидая умоляющие взгляды на Коссет: она могла бы, например, уронить мне на голову тяжёлый кофейник и тем самым дать уважительную причину сбежать. Но Коссет проигнорировала мою немую мольбу, поэтому мы с матушкой отправились в сад вдвоём.

– Дорогушечка, - медово завела малье Гийом.
– Нам так редко удаётся побыть вместе! Вы слишком много времени уделяете учёбе, тогда как в этом нет особого смысла!

– Я планирую применять полученные знания и далее, после завершения Колледжа, - осторожно сказала я.
– Планирую...

– Ну, дорогушечка, не стоит быть такой скучной. Армаль уже поделился некоторыми вашими, хм, идеями, и вот что я вам, ласточка, хочу сказать!

Ветки плодовых деревьев были ещё совершенно голые, даже почки не набухли, но хвойные деревья, украшающие наш сад, радовали уставшие без зелени глаза. Окно на четвёртом этаже оказалось полуоткрыто, и сердце непроизвольно ёкнуло в груди. Многолетний бирюзовый плющ, опутавший дом, пережил эту зиму, как и предыдущие, но проплешина, оставшаяся в результате одного моего неловкого движения много лет назад, так и не затянулась.

Хотелось побыть в этих воспоминаниях. Попрощаться с ними. Попросить их отпустить меня.

В них не было ничего особенного, но они удерживали какую-то частицу моего сердца. Не самую маленькую его часть.

– Ласточка моя, - голос будущей свекрови удерживал меня здесь. В этом времени.
– Я бы хотела дать вам... не наставления, конечно, я надеюсь, такая благоразумная девушка, как вы, к тому же из такой хорошей семьи, в них не нуждается! Не наставления, но советы старой опытной женщины, с самого рождения знающей вашего будущего супруга! Я желаю для вас обоих только всего самого лучшего...

– Внимаю, - обречённо произнесла я, но малье Гийом не заметила сарказма:

– Женщина, именно женщина удерживает семью! Мужчины - сильный пол? Ха! Это миф, придуманный ими же... Но его ни в коем случае не стоит развенчивать. Сторонняя работа за пределами дома, попытка напрямую влиять на супруга, демонстрировать ему собственное превосходство – фи, это так неблагородно, так грубо! Действуйте умнее и тоньше. Мой сын – во всех отношениях замечательный человек, талантливый, увлечённый, его ждёт блестящая карьера, но... Как бы это сказать... Для мира, гармонии и тишины вам необходимо его поддерживать и мягко направлять. Не конкурировать! Не угнетать и не напрягать! Сделайте дом тихой гаванью, куда он будет стремиться, чтобы в ласковых объятиях всегда довольной, свежей и улыбчивой жены забыть о проблемах и сложностях! Не донимать! Не утомлять! Всегда сочувствовать! Сначала прикосновение, а уже потом – слово, даже если это ласковое слово, а других и быть не должно! Сначала ужин, потом разговоры! Сначала...

– Ох, матушка!
– воскликнула я с тем самым лицом дурочки, которому так старательно учила меня Аннет.
– Ваши советы поражают меня небывалой мудростью! Действительно, жена должна быть опорой и поддержкой! И как раз сейчас я вспомнила, что Армаль просил меня зайти к соседке, она вдова одного учёного, и спросить кое-что, нужное для его выпускной научной работы!

– Эм... да?
– несколько ошарашенно переспросила малье Гийом.
– Но... что именно?

– Понятия не имею, - ласково ответила я.
– Эта наука – такая скука, поэтому я не стала расспрашивать Армаля. Но его просьбу, разумеется, исполню. Простите, что вынуждена откланяться, но Армаль и его желания – прежде всего!