Весна на Одере
Шрифт:
– Они убиты, - сказал Лубенцов.
Он забрался на башню и стал наблюдать за сражением. Ближние корпуса завода были заняты нашими солдатами. Сзади подходили еще цепи: видимо, Четвериков бросил в бой третий батальон. За главным корпусом собирались немцы. Они сходились сюда, пригибаясь к земле, по ходам сообщения. На длинной прямой улице возле главного корпуса показались четыре танка. Лубенцов передал по телефону о скоплении противника. Через несколько минут он с удовлетворением увидел, как по немецким танкам и пехоте ударила наша артиллерия. Один танк вспыхнул.
Скоро немцы поняли,
– Самоходная пушка на углу Берлинерштрассе!
– крикнул Лубенцов в телефон.
Через минуту возле самоходки разорвался один снаряд, а за ним второй. Лубенцов вытер пот с горячего лба и мысленно от всей души поблагодарил толстого подполковника Сизых и заодно комдива, давшего артиллеристу такой здоровый и полезный нагоняй.
Стало тихо. Бой переместился вперед. Когда подошел Мещерский со своими людьми, Лубенцов пошел дальше, взяв с собой Чибирева и Митрохина и захватив телефон. У Мещерского был свой аппарат.
Лицо Чибирева снова заколыхалось у лубенцовского левого плеча. Пройдя метров триста, они опять очутились в самом средоточии боя, среди заводских корпусов. Даже Чибирев, и тот ежеминутно шептал:
– Ложитесь, товарищ гвардии майор.
"Пока ты не забыл моего полного звания, можно еще идти дальше", думал Лубенцов, перебегая от укрытия к укрытию среди пулеметных очередей. Вскоре пришлось поползти. Надо было пробраться в четырехэтажный жилой дом: обзор из верхних окон этого дома был, очевидно, превосходный.
Наконец они заскочили в подъезд. Отдышавшись, Лубенцов толкнул дверь. Здесь оказалось обширное помещение с полками и широким прилавком магазин. У разбитой пулями витрины сидел немецкий солдат с окровавленной головой. Он был мертв, и его удерживал только подоконник, на который он склонился. Рядом с ним лежала кучка гранат с деревянными ручками и винтовка. Лубенцов подобрал несколько гранат. Митрохин и Чибирев сделали то же.
Они поднялись по лестнице вверх и вошли в квартиру четвертого этажа. Лубенцов посмотрел в окно и ахнул от восторга: перед ним была вся немецкая оборона как на ладони. Он быстро приладил телефон и позвонил. Мещерский немедленно отозвался с водокачки.
– Передай: скопление пехоты у заводоуправления, слева... По Берлинерштрассе, в ходе сообщения, немцы лежат... Убитые, что ли? Нет, накапливаются для контратаки... Здесь я остаюсь, объект шестьдесят пять, НП высшего класса! Шли ко мне людей...
Связь порвалась.
– Митрохин, - сказал Лубенцов, - беги назад, исправь по дороге порыв и веди сюда солдат.
Митрохин исчез, и спустя минут пять связь возобновилась.
– Четыре танка, - торопливо сообщил Лубенцов, - подходят по Кверштрассе. Еще три идут из центра города по Семинарштрассе. Вот они поравнялись с главным корпусом... Передай генералу: нужно атаковать на всех участках одновременно... Только так, понял? Одновременно! Они подбрасывают с других
Снова порвалась связь.
Подняв глаза от телефона, Лубенцов увидел, что его ординарец ведет себя как-то странно. Он глядит в окно напряженными, слишком напряженными глазами.
Лубенцов тоже взглянул вниз и увидел приближающиеся цепи немецких солдат. Пулеметы захлебывались. Стреляли орудия. Все слилось в один нечеловеческий гул. Немцы поравнялись с домом, обтекли его и побежали дальше.
Шум боя явственно отдалялся.
– Наши отходят, - сказал Чибирев.
Внизу раздались немецкие голоса, потом они умолкли.
– Ничего, - сказал Лубенцов, - выберемся, - и добавил неопределенно: - Митрохин передаст...
Все возбуждение последних минут соскочило с Лубенцова. Надо было действовать расчетливо и хладнокровно. Он подошел к двери и прислушался. Тихо. Он вернулся к окну. Падал мелкий снежок. Возле дома приткнулась кирпичная бензобудка под большой желтой надписью: "Shell". В глубине двора, на деревянных стойках, стояли старые машины.
Мимо бензоколонки прошло человек сто немцев. Они взволнованно галдели и шли довольно уверенно, во весь рост.
– Ничего, - сказал Лубенцов.
– Выберемся.
– Стемнеет - уйдем к своим, - сказал Чибирев.
Лубенцов возразил:
– К ночи наши сюда придут. Это место оставлять нельзя. Как стемнеет, устраним повреждение и будем корректировать огонь.
– Улыбнувшись, он добавил: - Ох, и попадет мне от комдива за то, что полез вперед.
– Ш-ш-ш...
– прошипел Чибирев.
На лестнице послышались шаги. До их этажа не дошли. В тишине пустынного дома Лубенцов услышал разговор немцев.
– Wo hast du diese Leckereien gepackt?
– Hier unten, im Laden.
– Dort liegt eine Lieche...
– Jawohl...*
_______________
* - Где ты раздобыл эти лакомства?
– Здесь внизу, в магазине.
– Там лежит мертвец...
– Да...
Чибирев шепнул:
– Как бы они провод не приметили...
– Подумают, что свой, - сказал Лубенцов.
Шаги и разговор умолкли.
Оставалось одно: ждать темноты. Лубенцов снова начал глядеть в окно. Система немецкой обороны становилась все ясней. Немцы держались только на очень хорошо замаскированном маневре живой силой и танками. Едва наша атака на этом участке захлебнулась, немцы побежали по траншеям - а улицы были вдоль и поперек изрыты траншеями - куда-то на юг, на другой угрожаемый участок. Туда же, хоронясь за домами, спешили танки.
Время тянулось нестерпимо медленно. Чибирев неподвижно сидел на полу, обняв руками колени.
Поблизости от дома стали рваться наши снаряды - сначала правее, затем левее. Лубенцов незаметно задремал, несмотря на почти непрекращающийся грохот артиллерийского обстрела. Немцы, по-видимому, решили, что на этом участке снова начинается атака русских, и опять со всех концов осажденного города сюда начали сбегаться солдаты и собираться танки.
Лубенцов открыл глаза и с досадой смотрел в окно на все происходящее. Никогда он, как разведчик, не был в таком благоприятном положении. И он был бессилен что-либо сделать!