Весна в моем декабре
Шрифт:
Я наконец выдохнула и попыталась взять себя в руки.
– Макс, – мой голос всё ещё звучал слишком напряжённо, – мог бы хотя бы одеться, прежде чем выходить.
Он посмотрел на меня, и уголки его губ тронула лёгкая усмешка. Потом он вдруг засмеялся, тихо, хрипло, как будто я сказала что-то смешное.
– А зачем? – спросил он, глядя прямо мне в глаза.
Я замерла, чувствуя, как его взгляд прожигает меня насквозь.
– Что значит "зачем"? – я нахмурилась, но голос предательски дрогнул.
–
Я застыла, как вкопанная.
– Что ты сказал? – спросила я резко, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
– Вы прекрасно слышали, – ответил он, опершись плечом о стену и скрестив руки на груди. Его тело чуть наклонилось вперёд, сокращая и без того крошечное расстояние между нами. – Мы ж теперь на «вы»… чужие… не знакомые… не трахались недавно в клубе, да?
Его синие глаза блестели, в них была явная провокация. Макс не скрывал, что это было намеренно, что он играл.
– Макс, – я с трудом выдавила его имя, чувствуя, как гнев смешивается с чем-то ещё, куда более опасным. – Уйди с дороги.
– Конечно, – кивнул он, но не двинулся. Его взгляд скользнул по моему лицу, чуть задержавшись на губах, прежде чем снова встретиться с моими глазами. – Если вам станет легче, могу надеть рубашку. Хотя, если честно, думаю, это ничего не изменит.
Мои пальцы сжались в кулак.
– Ты ведёшь себя, как ребёнок, – сказала я, стараясь придать голосу как можно больше холодности.
– Правда? – он усмехнулся, чуть наклонив голову. – Мне кажется, я веду себя вполне честно. А вот вы… – он сделал паузу, и его взгляд снова скользнул вниз, – вы слишком сильно пытаетесь сделать вид, что вам всё равно.
– Мне всё равно, – выпалила я, даже не успев подумать.
Он поднял бровь, будто не веря.
– Тогда почему вы не можете смотреть мне в глаза?
Я резко подняла взгляд, стараясь удержать его, не дать ему почувствовать, что он прав.
– Потому что я устала, – сказала я твёрдо. – И мне абсолютно наплевать, что ты сейчас пытаешься сделать. Ты мой гость. Друг моего сына. Не более.
– Не более? – он шагнул ближе, и я снова почувствовала спиной холод стены. Его голос стал тише, почти интимным, но в нём всё ещё звучала эта саркастичная нотка. – Забавно, но ночью в клубе вы думали иначе.
– Макс! – я почти выкрикнула его имя, ощущая, как злость и смущение поднимаются до горла. – Это было ошибкой. Раз и навсегда.
Он наклонился чуть ближе, и его губы изогнулись в дерзкой, почти наглой улыбке.
– Вы уверены?
Я отвела взгляд, чувствуя, как всё внутри сжимается от напряжения.
– Да, уверена, – сказала я, собрав остатки самообладания. – А теперь убери руку и дай мне пройти.
Он выпрямился,
– Как скажете, Юлия Алексеевна, – бросил он, чуть отступив.
Я прошла мимо него, стараясь не смотреть, но чувствовала его взгляд на своей спине, словно тяжёлое прикосновение.
Когда я зашла в свою комнату и закрыла за собой дверь, моё сердце всё ещё бешено колотилось.
"Я не позволю ему сломать меня. Не позволю."
Но его слова, его взгляд, его тело – всё это остались со мной, обжигая изнутри.
Глава 6
Я всегда знал, что такое настоящая грязь. Та, которая въедается в кожу, под ногти, пропитывает каждый чёртов вдох. Не та, что смывается водой, а та, что становится частью тебя.
Эта грязь была в моём детстве. В маленькой квартире, где стены дышали плесенью, а окна зимой покрывались льдом изнутри. В голосе матери, хриплом от усталости, когда она приходила с ночной смены. В её пальцах, сморщенных от дешёвых моющих средств, которыми она стирала проклятые пятна с чужих рубашек.
Я видел её боль. Видел, как она ломалась. Но никогда не жаловалась. Никогда не просила. Это я понял сразу: если начнёшь просить – тебя сломают.
Никто не должен видеть, что тебе больно. Никогда.
Я рос в этом дерьме, сжимая зубы и клянясь, что не останусь там, где начинал.
Я таскал коробки на складе, пока другие мои ровесники гуляли с девчонками. Работал в мастерской, покрытый машинным маслом, пока они тусили в барах. Я зарабатывал себе не только деньги – я вырывал своё будущее, чёрт возьми.
Учёба? Да, я вкладывал туда всё. Каждый вечер я засиживался над учебниками, каждое утро вставал раньше, чем хотелось. Лучший на курсе? Да похер. Мне не нужны медали, мне нужна жизнь. Нормальная, человеческая жизнь.
Бедность – это когда ты засыпаешь под крики соседей за стенкой. Когда у твоей матери всегда грубые, потрескавшиеся руки, потому что она драит чужие полы, чтобы выжить. Она не плакала, никогда. Только молча снимала обувь в коридоре, бросала потрёпанные туфли в угол, а потом сидела в темноте на кухне, держась за чашку с дешёвым чаем.
Я смотрел на неё и ненавидел всё, что нас окружало. Этот маленький убогий дом. Стены с облупившейся краской. Чёрт, я даже ненавидел ту посуду, в которой мать разливала суп, сваренный на остатках крупы.
И тогда я поклялся себе: я не стану таким, как все эти люди вокруг. Никогда.
Когда ты работаешь в мастерской, это становится частью тебя. Масло въедается в руки, в одежду, в твои сны. Ты часами стоишь над машиной, сжимаешь гаечный ключ, пока пальцы не начинают ныть, а спина не просит пощады.