Весна
Шрифт:
Но как раз в то мгновение, когда он, весь съежившись и ссутулившись, собирается шмыгнуть за дверь, взгляд его, в последний раз скользнув по комнате, задерживается на граммофоне. Несмотря на тошноту, Тоотс останавливается, и в голове у него мелькает мысль: а что общего между игрой на граммофоне и ездой на повозке? Что-то есть, это ясно, иначе почему бы это пришло ему на ум. Ездить приятно только тогда, когда сам можешь править лошадью, а играть на граммофоне, когда… Ой, ой, как чудесно было бы хоть разок самому, без посторонней помощи, его завести!
Но за дверью совершается сейчас такая церемония,
В душе Йоозепа Тоотса борются силы добра и зла. И как всегда, разумеется, побеждает зло. В торжественную тишину комнаты врываются скрипучие звуки граммофона, и незримый хор горячо и вдохновенно запевает: «На высо-о-кий холм взойди-и-те!»
Лица у гостей сразу вытягиваются, все с недоумением переглядываются и даже кистер на минуту умолкает. Сначала никто не может понять, откуда взялись звуки и что это вообще такое, но когда папаша Кийр, как безумный, распахивает дверь и бросается к месту происшествия, всем становится ясно, откуда раздается эта столь неуместная сейчас музыка.
Но длится она теперь уже считанные минуты; до слуха гостей доносится еще один скрипучий звук, и ловкая рука портного ловким движением поворачивает именно ту пружину, которая останавливает все остальные пружины и прекращает музыку.
Тоотс в это время стоит уже в дверях, грызет ногти и следит за каждым движением портного; и едва тот с разъяренным видом делает к нему несколько шагов, Тоотс стремительно выскакивает за дверь: внутренний голос подсказывает ему, что у хозяина дома намерения далеко не благие. Очутившись шагах в двадцати от дома, он оглядывается: портной стоит на пороге и грозит ему кулаком. «Смешно! – думает Тоотс. – Ничего ведь не случилось, чего тут злиться».
Хозяин скрывается за дверью. Тоотс и сам не знает, как ему теперь поступить: идти ли прямо к себе домой или, описав круг, подкрасться к дому портного с другой стороны и посмотреть, что делает приятель. Немного поразмыслив, Тоотс все же решает убраться отсюда – ведь там, в этом доме, осталась еще и та бутылка, из-за которой могут пойти всякие разговоры, и разбитые миски и… вообще, как подсказывает Тоотсу его жизненный опыт, если уж дело начало оборачиваться плохо, то плохо оно и кончится; а зачем самому лезть на рожон, если можно и без этого обойтись.
Итак – домой! Ведь недаром говорится: дома на печи всяк в почете и в чести.
XI
В этот же день и приблизительно в это же самое время в классной комнате состязались между собой двое мальчиков.
После обеда Арно Тали пришел в школу – ему хотелось посмотреть, много ли мальчишек уже вернулось из дому. Но кроме маленького Юри Куслапа, то есть Тиукса, здесь никого не было.
Имелик вместе со своим возницей отправился не то в лавку, не то еще куда-то, и Тиукс в полном одиночестве сидел на кровати в спальной и что-то читал или писал, повернувшись к дверям спиной и сгорбившись.
– Здравствуй! – сказал Арно, входя.
– Здравствуй! – едва слышно ответил Куслап, взглянул мельком на вошедшего и снова склонился в той же позе. Тиукс решал задачу. На коленях у него была большая грифельная доска в красной рамке
– Что ты тут делаешь? спросил Арно, подходя поближе.
– Задачу решаю на завтра.
– Ты тут вообще один?
– Нет. Имелик в лавку ушел.
– А задача у тебя выходит?
– Нет.
– Не выходит? А что в ней такого? Я, правда, еще не смотрел ее, но что там может быть особенного. Ты просто не умеешь.
Тиукс поморщился, вздохнул, затем отложил грифельную доску и взял в руки задачник.
– Переведи мне вот отсюда, – сказал он, указывая на номер задачи. Арно перевел ему задачу и чуть призадумался. Как трудно Куслапу, если для каждого пустяка ему нужен переводчик.
– Ага, – произнес Тиукс, взял доску, стер с нее все прежде написанные цифры и, водя по книге пальцем, строчка за строчкой, принялся решать задачу заново.
Крошечный, жалкий огрызок грифеля, зажатый в его тоненьких пальцах, так скрипел по доске, что у Арно мурашки по телу побежали. Но самого Куслапа этот скрип ничуть не трогал, он продолжал выписывать одну цифру за другой, подводил под ними черту и, не моргая глазами, все считал и считал. Арно долго наблюдал за ним.
– Ну, тебе, видно, с ней не справиться, – сказал Арно наконец. – Давай сюда, я тебе помогу!
Он взялся за рамку доски, в полной уверенности, что Куслап выпустит ее из рук. И действительно, вначале Тиукс особенно не сопротивлялся, он только подался всем телом в сторону Арно и продолжал писать, не обращая внимания ни на собеседника, ни на егп слова. Но когда Арно захватил уже почти всю доску и Куслапу стало неудобно писать, он резко рванул ее обратно, к себе на колени.
– Ну, если не хочешь, – сказал Арно обиженно, – так решай сам.
Он медленно побрел в классную и стал смотреть в окно на реку. Все еще зима. И река еще не видна: лишь ряды деревьев и кустарника на ее берегах указывают, где продолжает она свой неустанный бег под покровом льда. А вдали, у камышей… Не чернеет ли там уже лед, как осенью, когда они с Тээле провалились в воду? То место выглядит сейчас необычно, не так, как в середине зимы. Там на дне лежит и плот мальчишек с церковной мызы, тот злополучный плот, который доставил Арно столько огорчений. Почему он тогда чмк мучился? Ну, да и было о чем тревожиться: например, Либлс. Что сталось бы с Либле, если бы его уволили?
Зато как легко сделалось на душе, когда вся эта история с плотом свалилась с плеч! Но нет! Ему только во время болезни казалось, что все будет хорошо. А едва он вернулся в школу, как появились новые огорчения. Беда, окаянная, всегда впереди тебя поспеет, куда бы ты ни шел! Разве Либле не прав, говоря это? Арно распахнул окно и оперся грудью о подоконник. Да, да, оттуда, с реки… оттуда шли первые весточки весны… Там, наверно, и начиналась весна, а потом шла дальше, неся с собой тепло И сияние солнца… и зелень лугов, и цветы, и распускающиеся почки, много цветов и распускающихся почек! Разве уже в самом воздухе не веет дыханием весны? Оно чуть-чуть заметно, еле уловимо, но Арно его чувствует. Дыхание весны чувствуют сейчас лишь немногие, а может, таких людей и вовсе нет, но Арно его ощущает. Весна идет, она уже в пути… Приди же скорее, весна!