Весна

Лутс Оскар

– Ну, уж это ты врешь! – крикнул вдруг Имелик. – У тебя любая вещь кровавую пену испускает: вчера ты говорил, что кость ее испускала, сегодня Кийр, а завтра у тебя из кольев на заборе кровавая пена побежит. А Кийр не барахтался и не кричал: „умблуу, умблуу“?

– „Умблуу, умблуу!“ – передразнил его Тоотс. – Кийр же не кость мертвеца, чтобы „умблуу“ кричать. И что ты за чудак такой! Что, я тебе врать стану? У тебя самого голова на плечах.

– Ну ладно, пусть будет так, но куда же девался Либле? Трах! – был и исчез, а дальше? Ах да, ты еще несколько раз под лед нырял, вытаскивал его. Но объясни ты мне, как это вы оба

под лед угодили и что это за лед? Вы ведь были в канаве.

– Ну да, в канаве, но мы же не стояли на месте. Мы шли вперед. Пьяные, не понимали, где мы и что делаем. Только когда Либле в воду Гыхпулся, огляделся я и вижу – мы около Киуснаского моста. Ну, так нот. А под мостом река уже вскрылась. Либле – бултых в воду!

– И ты за ним туда же, под лед?

– Ну да, чудак! Не мог же я его бросить. Сначала я, правда, подумал – а ну его к черту… А потом все же вытащил. Раза два лазил, но вытащил. Речка под мостом страшно глубокая, сатана. Дна будто и вовсе нету.

– Вот чудеса – как же ты сам сухой остался, если два раза под лёд лазил? Одна только штанина у тебя мокрая, остальное все сухое.

Имелик ощупал одежду Тоотса – кроме штанины, все было сухое.

– Чудак, долго ли я под водой торчал! Раз – туда! Раз – обратно Да и моя одежда не так-то легко промокает, ты не думай. Это такая плотная материя, что… Да ты не смейся, я тебе врать не стану. Можешь у Либле спросить, если хочешь.

Рассказчик, войдя в азарт, совсем забыл, что он пьян, и довольно спокойно стоял на месте. Ноги у него, видно, не подкашивались – он уже не качался из стороны с сторону.

– Плотная материя, плотная материя, – продолжал свой допрос Имелик, – а отчего же тогда штанина промокла?

– Штанина? Штанина есть штанина. Штанина, наверно, больше протерлась. Чудак, ты разве не знаешь, что потертая материя скорее промокает, чем целая. Она же как сетка.

– Гм… Может, и так. Но ты, когда начал рассказывать, говорил, что упал в реку. А о том, что под лед лазил, и речи не было.

– Ну да, я сначала и не думал об этом рассказывать, а то еще болтать начнете, дойдет до кистера, тот ругать станет. Юри-Коротышка – это же такой сумасшедший, чуть что – сразу орет. Я и то боюсь, как бы он за меня не взялся… Он тоже на крестинах был и… Я там граммофон завел… Да, да.

– Ну и что же с того, что ты граммофон завел?

– Да, но как раз, когда там крестили. А откуда мне было знать, что он, нечистая сила, так завопит. Да еще как! Сначала замекал, как овца, а потом как затянет: „На высо-о-окий холм взойди-и-те!“ Ну, как выскочит тут старый Кийр, точно разъяренный бизон, да кулаком на меня как замахнется. Я и давай бог ноги.

– Ха-ха-ха! Слышите, ребята, Тоотс во время крестин граммофон завел. Что вы на это скажете? Ну, за это тебе, голубчик, от кистера достанется, будь покоен.

– Чудак, да я же по-настоящему и заводить его не хотел, так просто поставил, а он, черт его знает, сразу и понес.

– Сразу и понес – ха-ха-ха! Уж завтра мы у Кийра все узнаем, как там на самом деле было. А кто у них – мальчик или девочка?

– Мальчишка, гад.

– Как его назвали?

– Колумбусом.

– Колумбусом?

– Нет, нет, не Колумбусом. Сначала хотели назвать Колумбусом, а потом раздумали. Черт его знает, как это они его назвали? А, вспомнил – Пес!

– Пес? Ребенка назвали Пес?

– Да, так оно и есть… Не то Пес,

не то Песси… или Пессу… Да я и сам не знаю.

– Как бы там ни было, только не Пес.

– Ну, значит, не Пес. Значит, какое-то другое имя. Но что-то вроде этого. Кто их разберет, там даже как будто их целых две штуки было, ребят этих. Один, может, Колумбус, а другой Пес… или же… или… не знаю, не знаю. А может, был всего один… только Пес этот или как его там.

– А он… – начал Имелик, но тут же громко расхохотался, – А он кровавую пену не испускал?

– Кто?

В ответ ему рассмеялся не только один Имелик – расхохотались все мальчишки. Тоотс понял, что над ним издеваются. Он помрачнел и отошел в сторону, глухо пробормотав:

– Сам ты кровавую пену испускаешь.

Через несколько минут, когда смех улегся, Имелик сказал:

– Глядите, Тоотс совсем протрезвился. Когда пришел, был под хмельком, а сейчас ему впору хоть по канату ходить. Ясное дело: такая приятная беседа всегда освежает голову.

Но не успел Имелик закончить свою фразу, как Тоотс стал шататься еще сильнее, чем раньше. При этом он отчаянно плевался, таращил глаза и болтал что-то несусветное. Теперь ему никто не страшен, пусть хоть со всего света кистеры соберутся, тогда он им и выложит, что… И вообще, какое ему дело до всей этой заварухи, все равно он скоро уедет в Россию управлять имением, запряжет пару лошадей и укатит, погрозив Паунвере кулаком. А если кто посмеет сейчас к нему приблизиться и что-нибудь сказать, так он уж не растеряется и… А Имелик, если ему угодно, пусть свяжет свои длинные ноги узлом, чтоб не совал нос куда не следует. А что кость мертвеца вопит „умблуу, умблуу“ и кровь… все это он видел своими собственными глазами, а дураки могут смеяться сколько хотят, все это ни капли не меняет дела.

Много еще подобных мыслей было высказано Тоотсом, и вероятно, он бы высказал их еще больше, но в эту минуту распахнулась дверь кистерского кабинета и чьи-то грузные шаги направились к спальне. Это сразу прервало поток его красноречия.

– Идет, гад, – тихо проговорил Тоотс, странно горбясь, и взглянул на ребят, словно ища совета. Имелик повернулся на каблуках и, прыснув со смеху, спрятал лицо в носовой платок. Если это кистер, то он явился как раз во-время! Ведь Тоотс имел полную возможность доказать, что он вообще никого не боится и, в частности, всех кистеров со всего света, вместе взятых.

У Тоотса подкосились ноги; в последнюю минуту он чуть было не полез под кровать, но было уже поздно – кистер стоял в дверях спальной.

Мальчики поздоровались.

Кистер ответил на их приветствие и осмотрелся по сторонам; потом направился прямо к Тоотсу, схватил его за лацканы пиджака и, глядя ему в глаза, начал громко и размеренно:

– Тебя, Тоотс, всевышний создал в гневе своем в наказание людям за их грехи. Точно так же, как посылает он на землю неурожай, град и ливень, так и тебя он создал как устрашающий для всего мира пример того, как низко может пасть человеческое существо, когда оно перестает заботиться о душе своей. Так карает нас господь за грехи наши, показывая кого-либо из нам подобных, дабы мы знали, что корень всех бед и несчастий в нас самих. Если бы мы стали подсчитывать все твои проделки за последние месяцы, то солнце закатилось бы раньше, чем мы успели бы составить список всех твоих проказ. Скажи, что мне с тобой делать?